Иван Арсентьев - Преодоление: Роман и повесть

Совершив натуральный обмен продукции, Шалонов с ходу отправился в клубный кружок гитаристов. Но там его постигло горькое разочарование. Руководитель— этакий пижон с ехидной ухмылочкой, — показав Шалонову на ухо, нахально заявил: «Гуляйте домой, молодой человек. Все равно Иванов–Крамской из вас не получится…»

Конечно же, Шалонов не поверил ему, тем более что знакомый баянист из местного ресторана совершенно авторитетно сказал: «Слух — ерунда на постном масле. Слух можно развить даже у глухого» — и предложил ему давать по два урока в неделю. Разумеется, за плату.

Заручившись поддержкой компетентного лица, Шалонов приступил к освоению инструмента на форсированном режиме, используя любую свободную минуту, в том числе и на буровой. И что же? Свои, казалось бы, люди, но и здесь человек натолкнулся на черствость и непонимание. А Валюха, так та с присущей ей грубостью даже ультиматум заявила:

— Если ты, черт горластый, притащишься еще раз сюда с гитарой, я за себя не ручаюсь!

Как же можно в таких условиях достичь совершенства? Поэтому начальный период обучения сильно затянулся и конца ему пока не было видно.

Сейчас, откинувшись на софе, Шалонов бряцал с особым усердием, точно испытывал струны на динамическую нагрузку.

Вслед за Карцевым в комнате появилась разнаряженная и пахнущая «Белой сиренью» Валюха. Всплеснув руками, воскликнула страдальчески:

— Шалонов! Поимей же ты наконец совесть!

Тот, оборвав игру, посмотрел на нее кротким вопрошающим взглядом. Затем, сообразив, чего от него хотят, надул обиженно губы, вытер струны рукавом, чтоб не поржавели и чтоб не пропала чистота строя, положил гитару на подушку.

Валюха принялась накрывать на стол. Карцев, все еще удивленный ее странной сухостью и отчужденностью, молча смотрел на ловкие, хлопотливые руки молодой женщины с круглым детским лицом.

«А ведь она вовсе не толста! Обман зрения оттого, что талия у нее уж очень узка, а бедра широковаты. Контраст», — сделал он открытие и улыбнулся с непонятной радостью, словно ему не одинаково, какая внешность у Маркеловой жены!

Валюха почувствовала, что ее рассматривают, не смутилась, только взглянула настороженно, движения ее стали плавнее, походка пружинистей, и вся она еще больше похорошела.

Появились другие гости: Бек с супругой — худощавой и такой же рыжей, как сам, Варварой Оттовной. Они, как это принято у немцев, притащили к столу собственную провизию: миску жареной рыбы, кастрюлю горячих галушек, поджаренных на сале, именуемых «вертеле», и в придачу бидончик компота на запивку. Сели за стол. Карцев оказался против Бека и Валюхи. Налили стаканы, но и поплывший по комнате водочный дух не заглушил запаха «Белой сирени», которым, кажется, пропахли даже огурцы и картошка, появившиеся на столе.

— Колос–сально! — набросился на еду Шалонов.

— Кажется, и я малость проголодался, — объявил Маркел, накладывая себе из всех тарелок.

Выпили. Варвара Оттовна — к слову пришлось — начала рассказывать про индийскую душещипательную кинокартину, которую видела на днях. Шалонов, дурачась, подстегивал ее для увеселения хлесткими вопросиками. Компания смеялась. Маркел — нет. Он любил, когда больше пьют и поменьше болтают о всякой ерунде, вроде кино. Если уж охота поговорить, то есть вещи более серьезные, интересующие всех. Уловив момент, он спросил громко:

— Генрих Иванович, ты не подсчитывал, сколько нам накрутят бухгалтеры за проходку?

— Нет, Маркел. Зачем считать? Кончим, тогда и займемся…

— Много ли до конца осталось! Нам бы так, хоть приблизительно… По финансам кое‑что прикинуть.

— Сами, слава богу, грамотные, любого бухгалтера за пояс заткнете — не ошибетесь, — усмехнулся Бек.

— Насчет прогрессивки сомнений нет.

— А что? Законно! — подтвердил Шалонов.

— Наше отдай, не греши! — продолжал Маркел. — За безаварийность, за скоростной спуск колонны, за…

— Ну–у… зазазакал!.. Ты опусти ее раньше, колонну–то — окоротил Маркела Бек.

— Опустим законно! Не впервой! — опять подал бодро свой голос Шалонов.

— Медведь еще по лесу ходит, Ванюша, а ты его шкуру планируешь, — засмеялась Варвара Оттовна, державшая всю жизнь руку мужа.

Карцев улыбнулся, сказал негромко:

— О летчиках говорят, что они, мол, суеверные. Ничего, конечно, хорошего в этом нет, но есть одно суеверие просто замечательное!

— Какое? — спросила Валюха.

— Бывалый пилот, например, никогда не скажет категорически: «Я прилечу, совершу отличную посадку, а вечером мы пойдем в клуб, и я выиграю у тебя три партии в бильярд». Или что‑то в таком роде. Нет, бывалый пилот скорее скажет так: «Ежели я вернусь с полета и нормально приземлюсь, то вечером мы, возможно, сходим в клуб ия — чем черт не шутит! — сумею обставить тебя в бильярд». Смекаешь, Ванюша?

— Тужусь… Шевелю мозгами… — хмыкнул Шалонов.

— Умные‑то всегда цыплят по осени считают… — заметила Валюха.

— Одно дело — хвастовство, а другое — уверенность, — возразил Шалонов многозначительно. — Шоферы ка«говорят: не уверен — не обгоняй!

— Мастер Зайцев был уверен, вот и загорает теперь без шлангов…

— Хе–хе! Нам не страшен серый волк… — заверил убежденно Шалонов.

— По–твоему, мы заговорены? — покосился на него Карцев.

Шалонов, довольный, что сумел заинтриговать товарищей, рассмеялся:

— Знаешь пословицу? Запас в… одно место не колет?

— Ты хочешь сказать, что у нас есть запас шлангов? — переспросил недоверчиво Карцев.

Вопрос показался, видимо, столь наивным, что рассмеялись все. А Маркел, стукнув по плечу Карцева, успокоил:

— Не дрейфь, хватит, и даже останется. На следующую бурилку потащим…

— Во–он что! 1— протянул Карцев и потер свой подбородок.

Ему представилась опутанная проводами комната Леонида Нилыча, расстроенное лицо голодного Искры-Дубняцкого, вспомнился разговор о тяжелом положении, в котором оказались буровые бригады из‑за негодных шлангов. Кожаков в Нагорном обивает пороги, выспрашивает, а у Середавина где‑то лежат запасные, нужные всем до зарезу. Что за нелепость? Почему бы ему не дать их в дело, пока прибудут новые?

Об этом и спросил Карцев у присутствующих прямо.

— Во выдал! — присвистнул Маркел и нахмурился: — Отдай, значит, дяде, а сам иди к тете?.. — фыркнул он с мгновенным озлоблением и посмотрел несколько встревоженно на Бека.

«Не я буду, если этот сознательный не разболтает наш секрет», — предупреждал его взгляд. Бек пояснил поспешно и малоубедительно:

— Это, Виктор Сергеевич, не ворованное добро, а сэкономленное. Дело сугубо наше, внутрибригадное. Разберись получше, что к чему — поймешь.

Образу мышления Карцева, воспитанного в войсках, где взаимная помощь и выручка является «альфой» и «омегой», чуждо было подобное равнодушие к бедственному положению товарищей. Сказал глухо: