Ариф Сапаров - Битая карта

Самому Гаврющенко скрыться не удалось, хотя все было подготовлено для его бегства. В случае угрозы разоблачения ему надлежало явиться на заранее условленную явку, назвать пароль и, изменив внешность, пробираться в Финляндию.

По приговору коллегии Чека предателя расстреляли.

Понадобилось привлечь к суровой ответственности и бывшего чекиста Семена Геллера, снабжавшего информацией литературного оборотня Бурсина — Бурьянова. Служба фельетониста «Речи» в английской разведке была доказана фактами, точно так же, как и пересылка клеветнических статеек в лондонские газеты. Многочисленные ходатаи, вопившие в связи с арестом Пирата о чекистском произволе и нарушении свободы слова, оказались посрамленными. Кстати, и Дом литератора на улице Некрасова пришлось закрыть, как гнездо враждебных Советской власти элементов. Решение об этом вынесла состоявшаяся в Петрограде первая конференция пролетарских писателей.

Грозная «чрезвычайка», карающий меч пролетарской революции, нагоняла страх на врагов новой жизни. Это было вынужденной необходимостью, продиктованной условиями классовой борьбы в стране, — надо было удержать и прочно закрепить завоевания Октября.

Но было бы противно самому духу Чрезвычайной комиссии и нравственным законам, утвердившимся в ней с твердой руки Феликса Дзержинского, если бы карающий этот меч обрушивался на голову безвинных, на слабых и немощных.

У Китайца, одного из центральных персонажей заговора, кроме Жоржетты имелась еще и десятилетняя дочка Нелли. Самого Илью Романовича коллегия Чека приговорила к расстрелу, заменив позднее смертную казнь десятью годами тюрьмы. В трудовой лагерь была отправлена и его дочь Жоржетта, активно помогавшая отцу в преступных действиях.

В опустевшей квартире на Малой Московской, где всего месяц назад разрабатывались планы вооруженного мятежа, осталась маленькая Нелли. Судьба этой девочки не могла не тревожить чекистов.

Трудно читать без волнения один сугубо официальный документ, сохранившийся в многотомном деле о заговоре. Его не сразу можно обнаружить среди бесчисленных протоколов, стенограмм, справок, ордеров на аресты и запоздалых покаянных писем заговорщиков, но он существует, красноречиво рассказывая о времени и о людях.

Документ этот посвящен будущему Нелли Кюрц, дочери крупного контрреволюционера, и представляет собой просьбу Петроградской чека, направленную в губернский отдел социального обеспечения. В нем излагается суть вопроса, после чего сказано, что «Петрочека настоятельно просит определить Нелли Кюрц в один из благоустроенных интернатов для детей и предоставить ей возможность учиться, к чему обнаружатся способности».

Поскольку уж зашла речь о нравственных правилах, которыми руководствовались чекисты, нельзя не сказать и о Поле Дюксе, этом «непревзойденно благородном» джентльмене из «Интеллидженс сервис».

Впрочем, лучше предоставить слово самому джентльмену, — пусть немного покрасуется перед читателями:

«Итак, моя миссия в России была закончена. Я ходил по знакомым лондонским улицам, встречался с друзьями, посещал театры и концертные залы, всем сердцем своим оставаясь на берегах Невы, в голодном, страдающем Петрограде.

По ночам мне снились петроградские сны. Нельзя было быстро заснуть после них, и я подолгу лежал с открытыми глазами, вспоминая пережитые опасности. Странные, почти призрачные картины мелькали перед моим взором, смешивая, казалось бы, несовместимые понятия — надежду и отчаяние, смех и слезы, горе и радость, коварные происки Чека и бесстрашие моих помощников.

По утрам, выйдя из дому, я по привычке оглядывался, убеждаясь, что нет за мной слежки. Надо было снова привыкать к чувству безопасности. Миссия моя удалась. Это я понял в первый же день, когда меня привели к шефу и когда он, приветливо улыбаясь, сказал:

— Вас хочет видеть король!»

Вот так он повествует в своей «Исповеди агента СТ-25» — скромненько, почти в элегических тонах, незаметно обходя острые углы.

И поспешное бегство из Петрограда изображено в этой книге в виде акта самоотверженности. Его, то есть Поля Дюкса, мучают, оказывается, воспоминания об оставшихся верных друзьях, уезжать из Петрограда он не собирался, но предусмотрительный шеф, беспокоясь о безопасности своего сотрудника, приказал возвращаться в Лондон, и тут уж немыслимо было что-нибудь изменить, пришлось все бросить и, очутившись на английской земле, видеть мучительные петроградские сны.

Касательно оплеухи, заработанной от Князя Сарматского, автор, понятное дело, умалчивает. Не раскрывает он и своих истинных отношений с Мисс, а чтобы окончательно все подзапутать и не казаться соблазнителем старух, переименовывает Надежду Владимировну в Клячонку. Была, дескать, у него старательная помощница, немолодая и весьма безобразная, так он ее ради конспирации называл Клячонкой. Ну, а трагикомическое купанье в Финском заливе, естественно, изображено почти как героический подвиг, требующий железных нервов. Кстати, и мичман Гефтер, издавший свои воспоминания в Берлине, тоже не поскупился на краски, расписывая, как они спасались с дырявой лодки, — так что синхронность получилась отменная, врали в два голоса.

Шпионы редко доживают до пенсии. Поль Дюкс, представьте, благополучно дожил и даже удостоился ордена Британской империи, хотя заслуживал, как это принято по неписаным законам «Интеллидженс сервис», расстрела за самовольное бегство из Петрограда.

Выручила политическая конъюнктура, сложившаяся к тому времени в Англии. Чем расстреливать труса, гораздо выгоднее было иметь под рукой бойкого и словоохотливого «очевидца», умеющего без удержу рассказывать о Совдепии, как именовали тогда первое в мире государство рабочих и крестьян, о большевистских «ужасах». Тем паче, что сочинять эти самые «ужасы» Поль Дюкс оказался великим докой.

Невозможно отказать себе в удовольствии процитировать хотя бы один образчик этих сочинений. Не из «Исповеди», разумеется вышедшей позднее, когда подобная «клюква» стала совершенно несъедобной, а из подлинных документов СТ-25.

Итак, вот оно, абсолютно достоверное свидетельство «очевидца», бежавшего из Петрограда осенью 1919 года:

«В июле, вследствие попытки к забастовке рабочих Путиловского, Ижорского и других заводов, несколько сотен рабочих было арестовано Чека, а шестьдесят человек расстреляно.

Вдова одного из расстрелянных обошла все тюрьмы, чтобы найти своего мужа. В Василеостровской тюрьме ей удалось набрести на его след через несколько часов после казни. Она обратилась к комиссару тюрьмы с просьбой отдать ей тело мужа, чтобы похоронить его, на что комиссар, предварительно справившись в своем блокноте, ответил, что она опоздала и что труп ее мужа в Зоологическом саду. Вдова поспешила в Зоологический сад в сопровождении своей подруги, но в показанных там трупах мужа своего не опознала. Тогда ее подвели к клеткам с львами, которым только что принесли два трупа на съедение. В одном из них она узнала своего мужа. Труп был наполовину растерзан. Вдова не вынесла этого кошмарного зрелища и сошла с ума. После нее осталось пятеро детей».