Ариф Сапаров - Битая карта

Недели через две товарищ Семен был уже в Гуляй-Поле, в пьяном и крикливом логове самого Нестора Махно, вдохновенно сыграв роль вожака петроградских анархистов. Работал находчиво и умело, счастливо избежал многих смертельных опасностей и сумел подготовить блистательную операцию по ликвидации махновщины. Живьем удалось взять несколько видных бандитов из окружения кровавого батьки, в том числе и жестокого убийцу Фисая Каретника, исполнявшего обязанности палача, а Нестору Махно лишь случай помог бежать за границу.

Так сложилась поездка товарища Семена на лечение. Вернувшись в Петроград, он продолжал работу в Чека, все порывался «малость подучиться», поскольку четырех классов церковноприходской школы явно недоставало, и начал свое учение с рабфака, как многие тогда начинали.

Василий Криночкин, самый молодой по стажу сотрудник особого отдела, недолго прослужил в Ораниенбауме. Вскоре выдвинули его на серьезную самостоятельную работу, отправив в Сибирь, затем перебросили в Фергану, и многократно еще попадал он в крутые передряги, занимаясь ликвидацией басмаческих банд.

Не миновали должностные перемещения и Профессора. Ровно через год после описанных событий отсекра коллектива коммунистов Петроградской чека отозвали в Москву, в аппарат Всероссийской чрезвычайной комиссии, что было, разумеется, признанием его выдающихся заслуг. Но в Москве Эдуард Морицевич задержался недолго, вернувшись опять в Петроград, чтобы продолжать работу над своей «Английской папкой». С операцией «Белый меч» было покончено, но это совсем не означало, что не последует ее неизбежного продолжения, что не будут делаться попытки взять реванш за битую карту. И жизнь подтвердила это самым убедительным образом, и еще долгие годы пришлось заниматься всем тем, что было как бы продолжением «Английской папки».

Однажды, случилось это в нэповские годы, товарищи изрядно разыграли Профессора, обвинив его ни больше ни меньше, как в попустительстве приближенным дома Романовых. Розыгрыш был добродушный, но изрядно затянулся, и тогда, потеряв терпение, Профессор потребовал объяснений. Вместо ответа ему дали почитать вышедший за границей «Дневник Анны Вырубовой», бывшей фрейлины и приятельницы императрицы.

В отличие от литератора Амфитеатрова, ослепленного злобой и ни с того ни с сего оболгавшего следователя Каруся, Анна Вырубова отдавала должное допрашивавшим ее чекистам, и в особенности следователю Отто. «Видя слезы на моих глазах, — писала она в своем дневнике, — Отто сказал, что, наверно, все это недоразумение, и еще больше меня удивил, когда протянул мне кусочек хлеба, заметив, что я голодна».

К концу двадцатых годов железное здоровье Профессора пошатнулось, и он, умевший трудиться по двадцать четыре часа в сутки, поневоле стал постоянным пациентом медицинских клиник. Диагнозы врачей были устрашающе грозными: туберкулез легких, нервное истощение, сердечная недостаточность. И все же Эдуард Морицевич не сдавался, упорно сопротивляясь наступлению многочисленных болезней. Работал из последних сил, брал на себя все новые и новые нагрузки, пока не свалился окончательно.

Жизнь между тем продолжалась.

Самовольный побег СТ-25 из Петрограда, хоть и был этот агент обласкан королевскими милостями, сделавшись лондонской знаменитостью, создал для «Интеллидженс сервис» изрядные затруднения. Сколько ни изображай героем провалившегося шпиона, а операция-то была сорвана, и все надо было начинать заново.

Не случайно поэтому в Гельсингфорсе появился вскоре некий капитан Эрнест Бойс, мужчина властный, весьма самонадеянный и наделенный к тому же чрезвычайными полномочиями своих хозяев. Тот самый Бойс, ближайший сотрудник покойного Кроми, на которого разобиделся в свое время английский шпион Князь Шаховской и который счел за благо исчезнуть из Петрограда, оставив своего агента в беде.

Приехал Эрнест Бойс с решительными намерениями. И тотчас началась перетасовка козырей, имевшая целью всерьез укрепить разведывательную службу англичан в Прибалтике.

Не удержался на насиженном местечке господин Люме, генеральный консул в Гельсингфорсе. Как несоответствующего новым условиям, старика сместили с должности, запихав в Мемель, в глухую провинциальную дыру. В Гельсингфорсе нужны были люди другого толка. Более оборотистые и ловкие, умеющие лучше использовать все преимущества, которые сулила заманчивая близость советской границы.

Вот тут-то и взошла шпионская звезда Петра Петровича Фальконена-Соколова, одного из непойманных курьеров Поля Дюкса.

До 1939 года, до суровой военной зимы, когда наши войска взламывали «линию Маннергейма», просидит он в Териоках, в пятидесяти километрах от Ленинграда. И не одному Профессору — многим чекистам придется заниматься распутыванием лисьих его ходов.

Смолоду Соколов считался вполне порядочным юнцом, и никто бы в ту пору не взялся предсказать, что будет он закоренелым врагом своей родины. Окончил гимназию в Петрограде, даже с отличием. В первые дни войны был принят в школу прапорщиков, да так и застрял в ней, тем самым избавившись от посылки на фронт. Страстно увлекался футболом, только что входившим в моду.

С футбола, собственно, и началось. Играл он за клуб «Унитас», сильнейший в Петрограде, вместе с знаменитыми впоследствии братьями Бутусовыми, с непревзойденным правым крайним Григорьевым, которого называли «молнией», — такой он был быстроногий. Играл в общем-то неплохо, хотя особыми талантами не отличался.

Существовал «Унитас» на английские деньги. Меценатами и фактическими хозяевами клуба числились богатые промышленники из Великобритании, постоянные обитатели русской столицы. Частенько захаживал на тренировки футболистов Джон Меррет, владелец фирмы «Меррет и Джонс». Появлялся на играх «Унитаса» и капитан Кроми, отдавая все же предпочтение яхт-клубу.

Можно лишь догадываться о причинах, заставивших вербовщиков остановить свой выбор на прапорщике Соколове. Вероятно, был он податливее своих товарищей по клубу, с большей готовностью клевал на мелкие подачки, которыми заманивают новичков. Во всяком случае, спортивные пристрастия этой несостоявшейся звезды «Унитаса» отодвинулись вскоре на задний план, уступив место занятиям отнюдь не футбольным.

Профессор, разумеется, понимал, что Надежда Владимировна далеко не все рассказала на допросах. «Роль свою играет великолепно, и ложь ее не имеет границ», — написал он, характеризуя обвиняемых.

Особенно туманной и непроясненной выглядела первая встреча Надежды Владимировны с прибывшим из Лондона резидентом. Получалось, если ей верить, нечто сугубо мелодраматическое: явился, дескать, к ней, разочарованной стареющей женщине, молодой красивый пациент, она в него без памяти влюбилась, потеряла над собой контроль, а в таких случаях люди, как известно, готовы на все, в том числе и на сотрудничество с иностранной разведкой.