Ариф Сапаров - Битая карта

Содержимое капсулы, извлеченной из каблука Афони, как и предполагал Александр Иванович, оказалось «собачкой на поводке». Причем до чрезвычайности замысловатой, с хитрой перестраховкой на случай провала резидента.

Для начала Афоне было предписано раздобыть где-нибудь, желательно у петроградских букинистов, не в библиотеке, справочник «Весь Петербург» за 1908 год и по соответствующим страницам выяснить название книги, к которой привязана тайнопись.

— Страницы вам приказали выучить?

— Как «Отче наш», наизусть. Желаете убедиться? Записывайте: шестнадцатая, двадцать седьмая, тридцать девятая, сто одиннадцатая, сто шестьдесят четвертая…

Закрыв глаза, Афоня перечислил нужные страницы справочника.

— Повторите!

Афоня повторил четко, ни разу не сбившись.

— А ключ?

— Ключ простой. Девять плюс девять и так далее…

— Начиная с какой строки?

— С тринадцатой для чего-то, с несчастливой, — вздохнул Афоня. — Между прочим, идея самого Бориса Викторовича. Смеялся еще, шутил. Обожаю, говорит, поддразнивать судьбу…

Александр Иванович позвонил в библиотеку, и спустя полчаса ему доставили «Весь Петербург». Еще минут десять понадобилось на выяснение названия книги, избранной для тайнописи. Это был пятый том собрания сочинений Генриха Гейне, выпущенного в 1904 году приложением к журналу «Нива».

— Ключ к Гейне тоже заучивали? — спросил Александр Иванович.

— Нет, ключа мне не дали…

— Послушайте, Урядов, мы же условились не терять времени на бессмысленное вранье! — рассердился Александр Иванович. — Неужели вы надеетесь обмануть следствие? Приехали нелегально в Петроград, явки у вас не имеется, ключа к шифру вам не дали… Это как же прикажете понимать? Имейте в виду, всякому терпению бывает предел!

— Ей-богу, правда, гражданин начальник! — засуетился Афоня. — Решили, что рисковать нельзя, слишком дорожат своими людьми в Петрограде… А явки почему же не имеется? Явку дали. Остановиться, переночевать, если вдруг сорвется у брата… Записывайте, я скажу. Екатерининский канал, семьдесят четыре, квартира двадцать три, у генеральской вдовы Дашковой… Только явка эта временная, вроде ночлежки, а ключ к шифру мне должны вручить здесь, в Петрограде. Верней сказать, должны были…

— Когда и где?

— Вчера еще, в среду. Рандеву было назначено на Пантелеймоновской, возле паперти собора, от шести до семи вечера… Пароль: «Помолись, друг, за рабу божью Евдокию Ниловну…»

— Связной знает вас в лицо?

— Не могу сказать, возможно, и знает. На щеке у него должна быть наклейка из пластыря, косым крестиком, а в правой руке палка с медными кольцами…

— Когда следующее рандеву?

Афоня медлил с ответом. Чувствовалось, что до смерти хочется ему заполучить какие-то гарантии.

— Поторговаться намерены? Предупреждаю, Урядов, занятие бесполезное!

— Запасное рандеву в пятницу, в те же часы и на том же месте. Это уж последнее. Не явлюсь — будут считать, что влип.

Почти в точности повторялась псковская история. И вновь пришлось поспешно сворачивать допрос, как было с Колчаком, вновь торопиться к Станиславу Адамовичу.

Считанные часы оставались до рандеву у церкви. И нельзя было упустить ключ к вражескому шифру.

До встречи оставалось минут пятьдесят.

Демьян глянул на толчею возле трамвайной остановки, на переполненные до отказа вагоны и решил прогуляться пешком. С многолюдного Невского свернул на тихую улицу Желябова, не торопясь пересек нагретый июльским солнцем булыжник Конюшенной площади и, посмотрев еще раз на часы, направился в Михайловский сад.

День был знойный, с тягостной духотищей, особенно сгустившейся к вечеру. В тенистых аллеях сада шла бойкая торговля прохладительными напитками и мороженым. От полотняных навесов временной летней ресторации тянуло раздражающе острым ароматом шашлыков. Пиликала что-то свое, очень жалобное, одинокая скрипка на дощатой эстраде.

Освежившись кружкой хлебного кваса, Демьян с удовольствием присел на скамейку. Надо было хоть немного расслабиться, поудобнее устроить больное плечо.

Жизнь не баловала Демьяна своими благодатями, и он давно успел привыкнуть к суровым ее испытаниям. Если тебя без конца швыряет из жаркого в холодное, если сегодня злейший твой враг сыпнотифозная вошь, укладывающая на лазаретные койки целые эскадроны и полки, а завтра им объявлен кровавый барон Врангель, волей-неволей приобретаешь добрую закалку испытанного бойца. К тому же ты вовсе не исключение из правила. Таков жребий всякого, кто связал свою личную судьбу с судьбами революции, так что плакаться в жилетку не рекомендуется. Делай свое дело, выкладывайся на полную катушку и помни, что слушать твое нытье никому нет охоты.

Короче говоря, Демьян привык к требованиям текущего момента. Есть на свете такое железное слово «надо», вот оно-то и диктовало все его поступки. Надо идти в бой и непременно победить, хотя силы врага кажутся неодолимыми. Надо потуже затягивать ремень, отказывая себе в самом насущном, без чего жизнь становится довольно неудобной. Надо работать не щадя сил и здоровья, надо с усердием учиться.

И так вот всю дорогу, месяц за месяцем, год за годом. Надо! Надо! Надо! А передышкой, между прочим, даже не пахнет. Наоборот, все сложней очередные задачи, все большей отдачи требуют.

В сущности, и история с Генкой оказалась еще одним оселком, на котором испытывается характер. Мало разве бывало случаев, когда брат шел на брата, а сын на отца? Законы классовой борьбы безжалостно прямолинейны и компромиссов не терпят.

Только вот рассуждать на эту тему гораздо проще, нежели самому все это хлебнуть. И не зря, совсем не зря Демьян чувствовал себя как бы выбитым из седла. Напрасно было заниматься самообманом, притворяясь, будто все у него в порядке. Товарищи по службе и те успели кое-что заметить. Никому он ничего не рассказывал, но самочувствие человека всегда заметно со стороны, и скрыть его трудновато.

В понедельник с утра Демьяна вызвал к себе военком корпуса. Оглядел с головы до ног, точно впервые видел, затем поднялся навстречу, дружески похлопал по спине.

— Переживаешь, товарищ? — спросил военком, усаживая рядом с собой. — А ты брось это занятие и близко к сердцу не принимай. Брат за брата не ответчик, у каждого своя дорожка в жизни.

Беседа с самого начала пошла откровенная, и Демьян чистосердечно признался, что не смог уснуть до рассвета. Все лежал и все мозговал, пытаясь сообразить, как докатился его братеник до услужения врагам рабоче-крестьянской власти. Врагов ему встречать не в диковину, сталкивался с ними лицом к лицу, но то были золотопогонники, и все было как дважды два четыре, а тут все-таки Генка, родная кровь. Не просто это укладывается в башке.