Павел Загребельный - Долина долгих снов

Их заперли в одну из боковых башен храма, в ту самую, которая была построена из чудесного белого нефрита.

Темнота, царившая внутри храма, не дала им возможности осмотреть свою новую тюрьму, но и во тьме легко было установить, что они попали в огромное помещение.

Страшно хотелось пить, беспокоила судьба Увайса, который исчез неизвестно куда. О собственной судьбе тоже, по-видимому, лучше было не думать. Максим и Поля попробовали задремать, устроив из своих рюкзаков постель на плитах пола, но сон лишь на короткие мгновения касался их глаз и снова отлетал, лёгкий и неуловимый, словно ветер.

Так миновала ночь. Сквозь невидимые отверстия в стенах внутрь храма начали вливаться серые волны рассвета. Из тьмы выступали высокие яшмовые колонны с крылатыми львами и слонами на капителях. От главного нефа храма, где находились Максим и Поля, отшлифованные узорчатые ступени вели к боковым алтарям, которые утопали в причудливых извивах каменной резьбы.

— Как ты думаешь, Максим, есть здесь выход? — спросила Поля.

— Сейчас будем искать, — ответил Кочубей. — Пока что нас, наверное, считают почётными узниками, если заперли в таком роскошном помещении.

— А может, тут ещё кто-нибудь есть? — высказала предположение девушка.

— Вряд ли. Ты слышишь, как отдаются наши голоса под сводами. Если бы здесь кто-нибудь был, мы бы уже давно услышали.

Не успел он выговорить последние слова, как в одном из боковых алтарей обрисовалась высокая человеческая фигура, и тихий, но чрезвычайно красивый голос долетел оттуда до удивлённых Максима и Поли.

— О, снег моих гор!

Фразу эту поняла только Поля и сразу же перевела Максиму.

— А ты, — сказал Максим, — отвечай ему так: О ты, око разума, красоты и справедливости!

— Оставь шутки! — сурово глянула на него девушка. — Я тебя совсем не узнаю с того момента, как мы попали в Долину долгих снов.

— Я сам себя не узнаю, — буркнул Максим.

К ним приближался высокий, величавый старик. Смуглое, оливкового цвета лицо его было старательно выбрито, пышные волосы густой седой гривой спадали почти до плеч.

— Помогите нам! — поднялась навстречу ему Поля. — Нас мучит нестерпимая жажда.

— О, всё есть страдание, — грустно усмехнулся тот. — Рождение есть страдание, старость есть страдание, неволя есть страдание, разлука с любимыми людьми есть страдание.

— Мы пришли с горы, — попробовала пояснить ему Поля. — Там лежит большая, очень большая, как тысячи ваших долин, страна, и ещё много стран там есть. Мы попали сюда случайно и не знаем, почему нас заперли в этом храме. Нам уже второй день не дают воды.

— О, вода нужна, чтобы залить пламя, которое пожирает всё на сеете, — как эхо, отозвался странный старик. — Всё — в пламени. Глаза и все чувства всегда в пламени, зажжённом огнём любви, огнём ненависти, огнём искушения. Пламя вспыхивает при рождении, старости и смерти, оно зажигается болью и воплями скорби, страдания, заботы и отчаяния. Весь мир в пламени, весь мир окутан дымом, весь мир пожирает огонь.

— Он сумасшедший! — сказал Максим. — Берегись, Поля, а то он кинется на тебя.

И он выступил вперёд, прикрывая собой девушку.

Но старик и не думал бросаться на них. Он ласково усмехнулся и спросил Полю:

— Вы пришли сюда по Тёплой реке? Не встречали ли вы там Путру?

«Путра» означало «сын», но могло быть и собственным именем. Почему-то Поле захотелось, чтобы тот гостеприимный Путра, который спас их после падения с гор, как раз и был сыном этого удивительного старика.

— Мы были гостями Путры, — сказала она, — но нас забрали от него белобородые и привезли сюда. Нас заставляли пить какой-то неведомый напиток, но мы отказались. И вот белые братья велели бросить нас в этот храм.

Старик стал на одно колено и красивым, звучным голосом прочитал молитву. После этого он поднялся, приложил руки ко лбу, дотронулся концами пальцев до Полиного лба и сказал:

— Меня зовут Диас Питар, я отец доброго сердцем Путры, который остался единственным защитником нашего темнолицего народа. Сейчас начинается новый день. Птицы вылетят из гнёзд своих, огонь вспыхнет в кострах, люди выйдут искать себе пропитание, только те, что выпили напиток забвения, будут лежать окаменелые точно мёртвые, лишённые желаний, не будут говорить, не будут слышать, не будут видеть. Много ли вчера братьев моих пило из чаш в руках белобородых?

— Много, — ответила Поля. — Они плакали и рвали на себе волосы, но никто не заступился за них, а они сами были почему-то слишком послушными.

— Дети мои, — сказал им Диас Питар, — разве вы сможете понять, что произошло с моим народом? Их приучили к мысли, что жертва — это сердцевина мира, и потому они без возражений выполняют волю белых братьев.

После этого Диас Питар исчез в своём алтаре и через минуту вышел оттуда с большим глиняным кувшином. Кувшин был наполнен холодной, прозрачной, как слеза, водой. Старик напоил Полю и Максима, спросил, не хотят ли они есть, и пригласил к себе.

За двумя яшмовыми грифонами они увидели ложе Диаса Питара, застеленное тигровой шкурой. Зелёный плиточный пол был весь усеян сухими пальмовыми листьями. На низеньком столике из шлифованного камня лежала еда. Это было жилище нетребовательного, скромного человека, а вернее — узника, которого, наверное, побаивались тюремщики.

Старик попросил своих молодых друзей выслушать довольно длинную и печальную историю.

Имя Диас Питар ему дали уже тогда, когда его волосы засеребрились, как снег на вершинах гор. Раньше он звался просто Варавода, так как был спокойный и тихий, как вода в Тёплой реке. Юношей Вару забрали в Яшмовый храм, и альбиносы велели ему наблюдать за старинными рукописями, спрятанными в одном из подземелий храма. Он превратился в единственного распорядителя и хозяина неисчислимых пальмовых листьев, покрытых угловатыми буквами древного алфавита, сотен буйволовых шкур, на которых горели золотые письмена минувших веков, десятков черепаховых щитов, из-узоренных резцами далёких предков народа Долины долгих снов. Со временем Вара научился разбирать эти письмена, и тогда перед ним поднялась таинственная завеса минувшего, и он увидел юность своего народа. Сначала им овладело стремление к познанию всего. Он видел, что существование на земле превратилось в страдание для его братьев, и потому хотел спастись от страдания. И он считал, что спасение это не в том, чтобы стать кем-нибудь, не в том, чтобы делать что-то новое, а лишь в познании того, что уже существует и скрыто от людей только из-за их невежества.

Но чем больше вчитывался он в старинные документы, спрятанные жестокими альбиносами в тайных подземельях, тем понятнее становилась ему его ошибка. Мало было знать прошлое. История мертва, люди — живы. Следовательно, нужно позаботиться о людях, тем более, если ты вооружён знанием истории.