Виктор Шутов - Юность Куинджи

Бандурист на низкой ноте закончил пение и опустил седую голову. Слушатели стояли, не шелохнувшись. Крестьянка с маленьким морщинистым лицом держала у глаз хусточку [51] Платочек (укр.). и вытирала слезы. Блестели глаза у полногрудой молодицы, державшей на руках младенца. Над головой Архипа и Насти раздался печальный шепот:

— Та це ж про нашего Миколу вин спивав. Забралы бидолагу на войну з туркамы. Може, вже загынув десь, — и женщина заплакала.

— Пишлы, пишлы звидцы, Ярыно, — отозвался глухой голос, видимо ее мужа. — Годи сэрцэ рваты.

— Нэхай ще заспивае, — всхлипывая, сказала Ярина. — Дай сердешному копийку, дай.

Крестьянин оттеснил ребят и подошел к старику, поклонился и положил медный грош в шапку. Из толпы вышли еще несколько человек и направились к кобзарю.

— Спасыби, люды добри. Спасыби, — сказал он, склоняя голову. — А тэпэр послухайтэ писню нашого батька–заступныка Тараса Шевченка…

Архип все сильнее сжимал руку Насте, но не замечал этого. Неотрывно смотрел на кобзаря, мысленно повторяя за ним горькие слова, будто они ведали и о его сиротской доле. Ему тоже бывает тяжело и трудно. Никто не приласкает, не приголубит. Один, всегда один… Нет, есть Настенька, она — верный товарищ. Парнишка вздрогнул и разжал руку. Виновато посмотрел на девочку. Лицо ее побледнело, на глазах выступили слезы. Он снова схватил тоненькую руку, стал потирать, гладить ее маленькие, посиневшие пальцы.

— И совсем, совсем не больно, — храбро прошептала она.

— Зачем терпела? — спросил Архип взволнованно. — Эт‑то, я… Он поет, — и виновато замолчал, снова уставясь на седого бандуриста, а тот продолжал:

Не понимая, что с ним происходит, Архип медленно направился к старику, вытаскивая из кармана клетчатых штанов оставшиеся после пряника деньги. Молча положил их в шапку бандуриста и возвратился к Насте. Взял ее за руку и вышел из толпы. Через минуту заговорил твердо, будто кому‑то возражая:

— Эт‑то, я все одно уеду… учиться на художника.

— Уедешь? — упавшим голосом переспросила девочка и вдруг отрешенно, по–взрослому, повторила: — Уедешь… Забудешь меня. Люди становятся большими и забывают.

— Нет, Настенька, — горячо возразил он, — Эт‑то, я тебя никогда не забуду. Стану на–а-астоящим художником, на–а-арисую картину: широкая–широкая степь, вся в цветах. Ты посредине… Красивый венок на голове…

— И пусть гуси рядом, — шепотом попросила Настя. — Белые, белые…

— И наших гусей, — согласился Архип.

— Ой, — неожиданно воскликнула она, — Наверное, папа уже ищет меня. — Сорвалась с места и побежала. — Приходи к нам в гости! — прокричала уже из толпы и затерялась в ней.

Архип направился к амбарам, пересекая ярмарочную площадь. Он торопливо шел вдоль палаток, где толклись мужики и бабы, они торговались, кричали, спорили, переругивались. Только у одной палатки людей стояло немного. Архип приблизился к ней и застыл в изумлении — она с трех сторон была увешана лубочными картинками. Как же не увидел раньше? Сдерживая нахлынувшее волнение, он подошел поближе. На деревянных полках покоились церковные позолоченные книги «Библия» и «Евангелие», попроще — «Житие святых». Рядом в скромных политурках лежали различные переводные романы. Толстые, солидные, в сафьяновых переплетах, находились отдельно, возле них стоял хозяин палатки — жилистый бритоголовый старичок с умными глазами, успевший уже где‑то загореть до черноты.

На отдельных столах были раскрыты листы с гравюрами Густава Дорэ к «Божественной комедии» Данте. Необычайное изображение людей и каких‑то чудовищ заворожило Архипа. В них было что‑то пугающее и в то же время притягивающее. Он перевел взгляд на старика, увидел за его спиной иконы и прикрытые слюдой пейзажи — оттиски гравюр Рембрандта. Но имя великого голландца ничего не говорило Куинджи.

Кто‑то спросил о цене гравюр. Старик назвал, и Архип машинально сунул руку в карман. В нем зазвенели медяки. Достал их и пересчитал — целых пятнадцать копеек. Посмотрел, как покупатели перекладывают и и рассматривают монохромные гравюры, и себе принялся выбирать оттиск. Хозяин увидел его и сказал строго:

— Мальчик, руками не трогай.

— Эт‑то, я хочу купить, — твердо ответил Архип. — Вот эту. — Он показал на небольшой лист с изображением корявого старого дерева, стоящего у самого озера. На противоположном берегу виднелись постройки и две ветряные мельницы.

— А у тебя губа не дура. Понимаешь!

— Сколько стоит? — по–прежнему серьезно спросил Куинджи и вытащил из кармана деньги. — Йт‑то, все у меня, — сказал он и добавил уже стеснительно: — Я люблю рисовать.

— М–да… Маловато у тебя, — проговорил хозяин и погладил загоревшую лысину. Потом с прищуром изучающе посмотрел на парнишку и сказал: — Хотя и знатная картина, да особенно не наживешься на ней. Так и быть — бери. Не часто такие юнцы, как ты, покупают мой товар… Чей же ты будешь?

— Архип я. Живу на Карасевке, — ответил Куинджи и улыбнулся.

— Ну что ж, Архип из Карасевки, желаю тебе нарисовать когда‑нибудь такую же картину, — сказал старик и похлопал его по плечу.

Не чуя под собой ног, счастливый Архип бегом отнес гравюру в свою коморку и положил на тумбочку. Запыхавшийся, возвратился к амбарам. Аморети стоял в кругу подвыпивших мужиков и говорил покровительственным тоном:

— Я вам всегда плачу больше других. Помните это… Даст бог, будет урожай, к покрову богородицы привозите прямо сюда. Не обижу.

Хмельные мужики вразнобой заговорили:

— Благодетель наш…

— Ды–к мы… Мы того…

— Ну, со всей душой…

Аморети не отпускал от себя Архипа до самого вечера. Мужики на возах и арбах везли к амбару мешки с пшеницей. Спиро Серафимович ходил от подводы к подводе, просил развязать то один, то другой мешок, набирал горсть янтарного зерна и пересыпал его с ладони на ладонь.

— Не изволь сумлеваться, хозяин, — говорил мужик.

Но Аморети не отвечал, отходил от подводы и шел в амбар. Здесь он приказывал Архипу:

— Не ошибись, точно записывай.

Солнце уже опустилось на мариупольские крыши, когда они возвращались домой. У ворот дома их повстречал восторженными восклицаниями и всплеском рук расфранченный господин чуть выше среднего роста, годов тридцати пяти.