Виктор Шутов - Юность Куинджи

— Сашенька, не дергай маму за палец.

Архип опомнился, поспешно вскочил с топчана, сдернул с головы соломенный бриль и поклонился Юлия Яковлевна зашла под навес.

— Эт‑то, я, — заговорил Куинджи. — Из Мариуполя.. Вот, — он повернулся к своей котомке, схватил синий конверт и подал женщине. — Написал Дуранте…

— Даже так! — приподняв тонкие брови, произнесла она. Взглянула на конверт и твердо сказала: — Господину Айвазовскому. Хорошо, передам.

— Эт‑то, мне можно…

— Иван Константинович сейчас занят. Он пишет картину.

— Посмотреть бы…

— Нельзя, — ответила Юлия Яковлевна холодно, но Архип не заметил этого. — Ему никто не должен мешать во время работы. Даже близкие не имеют права бывать в мастерской.

Она говорила неправду. Айвазовский был человек общительный, разрешал приходить в мастерскую копиистам и своим ученикам. Однако Юлия Яковлевна, весьма образованная женщина, считала, что он совершает ошибку, раскрывая секреты своего мастерства. Муж не соглашался с таким мнением, она отстаивала свою правоту. Своенравный, болезненно–раздражительный характер жены приводил Ивана Константиновича в уныние, он вынужден был уступать ей, чтобы только не возникали скандалы.

Архип не знал, что его появление послужило причиной очередного крупного разговора. Когда дворник Митрич доложил о пареньке в коротких клетчатых штанах и в соломенной шляпе, который пришел‑де учиться, Иван Константинович распорядился привести его в дом. Юлия Яковлевна запротестовала:

— Начнет мешать тебе. И вообще, может, он беглый. Разбойник с большой дороги.

Айвазовский криво улыбнулся.

— Ну зачем такая подозрительность, Юля? — сказал он.

— Нет! В дом я его не пущу!

— Хорошо, хорошо, — согласился Иван Константинович и обратился к Митричу: — Устрой его под навесом, любезный. Судя по твоему докладу, парень пришел издалека…

Вот почему Архип так долго ждал у калитки дворника. Присутствие Митрича сдерживало супругов, но как только он вышел, разговор стал более раздражительным. Иван Константинович пытался успокоить супругу, наконец дал слово не отвлекаться от работы, пока не закончит картину.

Спустя час остывшую от ссоры Юлию Яковлевну стало разбирать любопытство, что за парень пришел к ним, и она, взяв с собою дочку Сашу, направилась к навесу. Увидев Архипа, поговорив с ним, она поняла, что он стеснительный и, должно быть, безобидный мужичонка. «Какой из него живописец, — подумала она. — А вот в хозяйстве пригодится. Митрич один не справляется».

Эта мысль окончательно успокоила ее, и уже снисходительно Юлия Яковлевна сказала:

— Живи пока здесь. Есть будешь на кухне.

Мать и дочь ушли по тропинке сказочно белые, словно чайки, скрылись за увядшей зеленью деревьев, а парнишке почудилось, что они, раскинув крылья, взлетели в синеву и растаяли в ней.

Минуло два дня. Митрич приходил за Архипом в завтрак, обед и ужин, вел на кухню, где гость сытно ел. Однако к Айвазовскому его не приглашали, и художник не появлялся ни во дворе, ни на балконе.

Куинджи просыпался с рассветом. Пока убирал под навесом, умывался, солнце поднималось над морем, ласковое, щедрое. Лучи его пронизывали посвежевший за ночь сад, заглядывали в открытые окна двухэтажного дома Айвазовского. Архип сквозь ветви подолгу глядел на него, затем покидал укрытие и шел на задний пустынный двор. В огромной глухой стене дома было одно окно с полукруглой верхней фрамугой. Как оно манило юношу! Митрич шепнул, что это мастерская его барина. Но в высоком окне виднелся лишь угол комнаты, выкрашенной в темно–красный цвет.

В обед, выходя из кухни, Архип столкнулся с Феселером, выбежавшим из парадной двери. В светло–сиреневом костюме, стройный, легкий и элегантный копиист был по–прежнему улыбчив, каким его увидел Куинджи впервые в Мариуполе.

— Ба! Какими ветрами занесло тебя в Феодосию? — воскликнул Феселер. — Весьма рад приветствовать. — Он протянул руку, — Так вот о каком мужичке говорила Юлия Яковлевна. Теперь ясно.

Он взял Архипа под локоть и повел в сад. Заговорил быстро, приглушенно, словно задумал что‑то недоброе:

— Слушай меня внимательно. Гостевать здесь я буду недолго. Иван Константинович работает сейчас над большой картиной. Я делаю копию с оригинала. Шепну ему о тебе. Так что живи здесь и не отлучайся. Жди своего времени, оно скоро настанет. Завтра встретимся, покажешь, что успел сделать. А сейчас я очень занят — еду к заказчику. Да, попрошу Митрича — пусть принесет тебе краски. Пиши на здоровье… Смотри же, никуда не отлучайся!

Счастливый юноша закивал головой, а Феселер, оставив его на садовой дорожке, побежал к калитке.

Под вечер следующего дня Митрич принес коробку с тюбиками, кисти, банку с маслом Положил все на маленький столик, стоявший возле топчана.

— Феселер наказал, бери, — сказал он, тяжело опускаясь на скамейку. — Одолевает проклятая. Барин Иван Константинович сказывает — этоть по…подагра. Так по–ученому костолом в суставах называют. Молодым был — студеной воды не пужался. Мы, флотские, дюжими считали себя. А ныне вот — ноги ноют и не идут.

— Эт‑то, дед Юрко горячим песком ноги грел, — отозвался Архип. — Я его к морю водил.

— Стало быть, из флотских?

— Не знаю. Он ста–а-арый очень. Рыбак, наверное. На море любит смотреть. Правда, ослабел глазами.

— Из каких краев твой дед?

— Не мой он, Настин. Говорил, что родился в Крыму. Здесь ханы тогда были.

— Были, были, — подтвердил Митрич. — Енералиссимус Суворов их выгнал. А на море турков уже на моей памяти Нахимов и Корнилов бивали, — он вздохнул и перекрестился. — Эхе–хе–хе, не дожили до мирного дня. Сложили головы свои за батгошку–царя герои наши, матросские отцы — Нахимов и Корнилов. Потерял наш барин Иван Константинович верных приятелев своих. Который день опечаленный ходит. Смотреть на сердешного больно. Да кто такое разумеет? А! — Митрич досадливо махнул рукой, с трудом поднялся, опираясь о стол. — Пойду, стало быть. Барыня еще браниться начнет. А ты — того, рисуй. По надобности — красок еще принесу.

Дворник ушел, Архипу стало грустно–грустно. Наверное, Митрич такой же одинокий человек, как и он. И барыня заругать может. Ну почему так? Но тут взгляд его упал на коробку с красками, он улыбнулся, и печальные мысли вмиг улетучились.

Картонка у Куинджи была. Он пристроил ее на столике. Прищурил глаза, всматриваясь в белый прямоугольник, и, будто наяву, увидел холмистый горизонт и дорогу, извилисто уходящую к нему. По сторонам стояли одинокие кусты, и нещадное солнце палило их. Белесый воздух тяжело висел над землей… Видение недавнего степного пути ожило, заговорило в памяти художника.

Рисовал он быстро, мазки наносил плавно, легко. Уже спустились сумерки. Улеглось на покой недалекое море. Архип встряхнул головой и устало опустил руки. Огляделся и не поверил, что со всех сторон надвинулась темень. Жаль! Этюд не закончен, а жажда рисовать после вынужденного перерыва была неистощимой.