Бердыназар Худайназаров - Люди песков (сборник)

Шаклычев поднялся с места:

— Спокойнее, товарищи. Дослушаем председателя и всем дадим высказаться. Продолжайте, товарищ Довлиханов.

Собрание притихло.

— Это, товарищ Шаклычев, они не сами, их вон кто подбивает! — Довлиханов указал в ту сторону, где сидели Паша и Анкар-ага. — Бригадир и его отец проводят среди колхозниц вредную агитацию. Пользуются несознательностью…

— Э-гей, председатель, — громко сказал Нунна-пальван, поднимаясь со своего места в президиуме, — ты знаешь: я человек мирный, скандалов полюблю, по Пашу и Анкара-ага мы тебе грязью поливать не дадим! — Нунна-пальван хотел еще что-то добавить, по Шаклычев потянул старика за рукав, и тот опустился на стул.

— В такой обстановке, — срывающимся голосом произнес Довлиханов, — когда некоторые позволяют себе выпады… я продолжать доклад не могу! — Он начал собирать бумаги.

— Не нужен нам твой доклад! — послышался молодой женский голос.

— Хватит. Узнали, чего ты стоишь!

— Клеветник ты, а не председатель!

— Иди отсюда со своими бумажками!

Шаклычев встал, поднял руку:

— Спокойно, товарищи. Видимо, придется нам собраться еще раз. Объявляю собрание закрытым, доложу на бюро райкома.

Женщины еще немножко пошумели, потом стали расходиться. Но почему-то пошли не домой, а прямо к сараям, хотя им никто ничего не говорил.

— Довлиханов совершенно не пользуется авторитетом, — начал Шаклычев свое сообщение на бюро. — Принцип волевого руководства, который он исповедует, привел к тому, что люди не хотят с ним работать, отказываются ему подчиняться. Даже члены правления не поддерживают председателя, если, конечно, не считать таких, как тамошний завфермой. Вот товарищ Санджаров знает: Довлиханова из райкома пришлось убрать по той же причине, а здесь, на низовой работе, он вовсе зарвался.

— Так. — Секретарь райкома Рахманкулов взглянул на Санджарова, но обратился к Шаклычеву: — Какие же у тебя предложения?

— Снять. Немедленно освободить от должности.

— Допустим. А дальше? Кого, по-твоему, можно рекомендовать на его место?

— Я думал. Всю дорогу об этом размышлял. Есть там один человек. Годков бы ему поменьше да грамоты хоть четыре класса… лучше Анкара-ага не придумать бы председателя!

Санджаров изумленно взглянул на Шаклычева и усмехнулся.

— Ты что, Санджар? — спросил Рахманкулов.

— Я считаю такой подход неправильным. Пусть бы Анкар-ага хоть академию кончил, нельзя его назначать председателем. Вы подумали, что получается: зять Санджарова — бригадир, сват — председатель. Подобрали, скажут, компанию.

— Ну, знаешь, это разговор не принципиальный, — резко возразил Шаклычев. — На каждый чих не наздравствуешься! Нам в «Бирлешике» нужен толковый руководитель, умеющий ладить с людьми, а кем он кому доводится — дело десятое.

— По-моему, Шаклычев прав, — заметил Рахманкулов и добавил: — Теоретически. А вообще Анкар-ага не подходит, это ясно. Какие еще есть предложения?

— Я же не договорил, товарищ Рахманкулов.

— Тогда продолжай.

— Я предлагаю рекомендовать председателем колхоза «Бнрлешик» бригадира Пашу Анкарова. Помолчи, товарищ Санджаров, не перебивай. Кандидатура превосходная: по образованию — учитель, фронтовик, ему уже за тридцать. Ну, а если он при всем том Санджарову зятем доводится — тут уж ничего не поделаешь, придется пережить!..

Рахманкулов засмеялся.

— Как, Санджар, переживешь?

Санджаров досадливо махнул рукой и отвернулся.

За углом, недалеко от райкома, Санджаров увидел арбу, плотно окруженную женщинами, и с удивлением отметил, что среди собравшихся нет ни одной туркменки. Это его заинтересовало, он подошел ближе.

На арбе лежала разрубленная на куски кабанья туша, с которой ловко управлялся однорукий Сергей, известный всему району специалист по примусам и керогазам. Анна Самойловна не раз приводила его чинить эти без конца ломающиеся агрегаты, и Санджаров диву давался, как ловко орудует Сергей своей единственной рукой.

С кабаньей тушен он управлялся не хуже, чем с керогазами. Надсекал ножом мясо, взмахивал топором и бросал отрубленный кусок на весы.

Сергей не заметил Санджарова, увлеченный торговлей, и, только когда тот поздоровался, широко, во весь рот улыбнулся и весело ответил на приветствие.

— Где ж ты такого красавца подстрелил? — спросил Санджаров, кивнув на огромную кабанью голову.

Сергей засмеялся:

— Я, товарищ Санджаров, отстрелялся. Одной рукой не больно получается. Охотник один попросил продать, брезгует сам. А вы как, станете есть кабана?

— Не знаю. — Санджаров усмехнулся. — Не пробовал. С голодухи что хочешь съешь! Неужели наши охотники за кабанов принялись? Интересно…

Расторговавшись, Сергей пересчитал деньги, отложил, как было договорено, двести рублей и погнал быков в МТС — там ждал его Нунна-пальван.

Тушу Нунна-пальвап отдал Сергею еще с вечера, сразу как получил горючее. Он просил поставить арбу где-нибудь в сторонке, на окраине, но Сергей заявил, что в центре торговля пойдет бойчее, и встал чуть не у самого райкома.

Когда он отдал Нунне-пальвану четыре стопки замусоленных, мятых кредиток, тот не стал их раскладывать по карманам, сунул в мешочек, а мешочек положил под сиденье.

Вечером, сдав на склад горючее, Нунна-пальван неторопливо подъехал к своей кибитке.

— Ну как? — спросила жена. Он молча показал мешочек. — Ох, сколько! — Старуха покачала головой. — И куда ты их девать будешь, ведь поганые!

— Ничего, разберемся… Ты давай-ка воды нагрей: мне помыться надо. А чекмень стряхни да повесь во дворе, пусть проветрится, завтра щеткой почистишь. В дом пока не пойду, в сарае приготовь помыться. Только смотри воду не в кумгане грей, а в ведре, из которого бычка поишь!

После ужина Нунна-пальван велел жене подать торбочку с документами и, достав из мешочка деньги, стал их раскладывать стопками.

— Так. Тыща пятьсот — фонд обороны. Пятьсот за приусадебный участок. На заем сорок третьего года — одна тысяча семьсот рублей.

— Так ведь уплатили же, — напомнила старуха.

— Уплатили, да не мы, колхоз за нас уплатил, из трудодней удерживать будут. А мы раз Сазаку квитанцию — и конец! Ну, вроде все. Завтра же сходи в сельсовет, со всеми долгами расплатись. Теперь заживем — никакой налог не страшен!

— Да как же их в руки-то брать, — старуха поморщилась, — ведь поганые?

— Ничего! Руки потом с мылом вымоешь, у тебя там душистого кусок припрятан. Ну, а изнутри винцо хорошо промывает! — Нунна-пальван достал из кармана поллитра «ашхабадского», налил себе в пиалу, выпил и с удовольствием закусил овечьим сыром.

В этот день Кейкер пришла из школы сама не своя. Она повесила на стену сумку, но не села, как обычно, возле матери, а осталась стоять у двери, задумчиво глядя вдаль.