Бердыназар Худайназаров - Люди песков (сборник)

— Выходит, вы меня гоните? — Гостья не могла поверить в отказ. — Любая девушка сочла бы за честь… Я вас считаю равными себе, потому и приехала… Скажите, в чем дело? Если ваша дочь еще молода, мы можем подождать. Или вы уже с кем-нибудь договорились? Нельзя же так!

Ее раздраженный тон не понравился Дурсун, но, чтя законы гостеприимства, она и дальше старалась говорить со свахой как можно уважительнее.

— Мы очень вам благодарны, да сохранит вас бог, но уж такой у нас в семье порядок: сами за детей не решаем. И сыновей отец женил по их выбору, а единственную дочь и подавно обижать не станет.

Когда Кейкер поздно вечером пришла из конторы, арбы уже не было — важная гостья отбыла разгневанная, не пожелав ночевать в доме, где ей оказали такой холодный прием.

Дочери Анкар-ага ничего рассказывать не велел.

В понедельник Паша принял от Довлиханова дела, а во вторник к новому председателю с самого утра начали приходить гости. Явился Поллык-ага, по, увидев двух колхозниц, промямлил, что заглянет попозже. Женщины прежде всего осведомились, как чувствует себя Бибигюль. Впрочем, здоровье Бибигюль оказалось только поводом — не прошло и двух минут, как гостьи завели речь о зерне.

— Да ведь я еще склады не проверил! — сказал Паша. — Подождали бы немного — скоро новое зерно будет. Вы из какой бригады?

— Из зерноводческой. У нас Нунна-пальван бригадир.

— Уборку начали?

— Третий день косим.

— Та-ак. Я буду сегодня в бригаде, обсудим там все с бригадиром. Прежде всего, конечно, придется с государством рассчитаться, потом уж на свой склад возить. Чем быстрее уберем, тем меньше потерь, трудодень весомей. А упустим время, половина зерна птицам пойдет. И раздавать нечего будет. По скольку сейчас косите?

— Кто как… И по семь и по восемь соток. Некоторые по девять успевают.

— Неплохо, конечно. Работа-то непривычная…

— А ты, Паша, не сомневайся, — убежденно сказала одна из женщин. — Через два дня луна покажется, ночи наши будут — еще как управимся!

— И правда. Если всем селом подняться — за одну ночь скосить можно.

— А чего ж не подняться? Мяса только в кашу положи побольше.

— Что каша! Для такого дела и плов сообразим!

Как только женщины ушли, дверь открыл Поллык-ага.

— Ну, какие новости, заведующий? — спросил Паша, когда Поллык-ага скромно присел на кошму. — Нужда какая-нибудь?

— Нет, Паша-джан, мне ничего не нужно, я человек бескорыстный. С назначением пришел поздравить.

— Если так, спасибо. Хорошо, когда человек бес корыстный.

И, не обращая больше внимания на гостя, Паша стал натягивать сапоги.

— Уходишь? — спросила Бибигюль.

— Ухожу.

— Ладно, Паша-джан, тогда я пойду, — сказал Поллык-ага, сообразив, что на лучший прием рассчитывать нечего. — Желаю тебе удачи.

— Будь здоров!

— Видала? — спросил Паша, сапожной щеткой указывая жене на дверь, в которую вышел заведующий фермой. — Сколько доброты в человеке! Поздравить решил.

— Ничего удивительного. — Бибигюль усмехнулась. — Теперь он тебя часто будет навещать.

— А уж ласковый — «Паша-джан, Паша-джан». От жены и то такого не услышишь. Разве что в письмах на фронт…

Застенчивая улыбка скользнула по губам Бибигюль. Муж подошел и обнял ее за плечи. Она мягко отстранилась.

— Ладно! Не буду сейчас. — Он заглянул в ее счастливые глаза. — Сразу обоих поцелую: и тебя и сына.

В первых числах июля Паша вызвал меня к себе.

— Вот что, Еллы. Хочу назначить тебя бригадиром. Учеба кончилась, считай, три месяца ты свободен. — И так как я сразу отрицательно замотал головой, председатель настойчиво продолжал: — Солтанджамал выбыла из строя, Нунну-пальвана тоже скоро придется оторвать от дела, со мной поедет — в августе стройматериалы отправимся добывать. Придется тебе в начальниках ходить. Ничего не поделаешь, грамотных людей мало.

— Но я же не справлюсь.

— Ты еще не пробовал. Попробуй, покажи, на что способен. Левушкин тебе пособит.

Возражать Паше бессмысленно; я неопределенно качнул головой.

На следующее утро мы с Левушкиным отправились на хлопковые карты.

Ночи здесь не жаркие, кругом много воды, и воздух утром легкий, прохладный. У меня светло на душе, зато Левушкин явно не в духе. Оглядел междурядья, со злостью отшвырнул ногой охапку привядших сорняков.

— Вот проклятые! Третьего дня под гребенку все пропололи, ни одного росточка не было, а сейчас, гляди, снова лезут!

И правда. Земля здесь благодатная, все так из нее и прет, за одну ночь хлопок на ладонь поднимается. А сорняки еще проворней.

— Да, повозимся мы теперь с полынком, с колючкой! — мрачно сказал Левушкин. — Вот, казалось бы, благодать — целина, удобрять не надо. Зато сорняки душат.

— А может, есть средство их душить? — спросил я.

— Может, и есть, не знаю. — Левушкин махнул рукой. — Думаешь, я что-нибудь соображаю в хлопководстве? Я землемер. Разметить, спланировать карту — мое дело, а в сорняках ни черта не смыслю!

— Зачем же вас сюда послали? — спросил я, чрезвычайно удивленный его признанием.

— Тоже не знаю! — Левушкин с ожесточением сплюнул. — Я, во всяком случае, не просился. Думаешь, меня одного послали уполномоченным? Как бы не так! И судья — уполномоченный по хлопчатнику. И следователь, и завпарткабинетом. Все горожане, в сельском хозяйстве ни бум-бум, а бюро решило — все! Вот и ходишь, как дурак, за председателем, по совещаниям разъезжаешь. Толку никакого, больше мешаешь, чем помогаешь, а свое дело стоит!

Перед обеденным перерывом Левушкин отправился к поливальщикам, а я снял с тутовника свою сажень и начал замерять выработку.

Как же я буду управляться? Сейчас хоть Паша здесь, а дальше? С кем посоветуюсь? На Левушкина надежды нет. Будь мы в Ербенте, по животноводческой части Анкар-ага на любой вопрос бы ответил, а тут он сам как двухдневный теленок. Ну вот почему, например, выработка разная? Учетчиком был — замерил, и все. А теперь думай. Поглядеть — все работают на совесть, ни одна не отойдет, не бросит кетменя, а станешь замерять — у всех показатели разные. Вот рядом две колхозницы, молодая и постарше: у одной восемь соток, у другой пять.

— Тетенька, — сказал я, подходя к пожилой, — если так дело пойдет, вы за день только-только норму дадите. Пять соток у вас.

— А у нее сколько? — спросила женщина, кивнув на соседку.

— Восемь.

Женщина распрямила спину и, опершись на кетмень, внимательно оглядела ряды, обработанные соседкой. Потом молча посмотрела на меня. Вижу, она мной недовольна.

— Думаете, я неправильно замерил? — спрашиваю.

— Уж это ты сам смотри! — Она одернула на поясе платок и, взмахнув кетменем, срубила ветвистый кустик. Потом отложила кетмень, нагнулась и, с корнем вырвав сорняк, отбросила его в междурядье. Снова взглянула на меня. Я стал наблюдать за ее соседкой и сразу сообразил, что хотела сказать мне своим взглядом пожилая колхозница.