Музафер Дзасохов - Сердце брата

Что мне особенно часто вспоминается, так это игры, в которые мы играли в детстве: прятки, догонялки, чижик. Мы, ребята, пробовали играть даже в дыччыта [1] Дыччыта — игра с использованием круглых камешков. , и получалось это у нас не хуже, чем у девочек. Бросили мы эту игру только после того, как над нами стали смеяться. А игра в карты! В то время настоящие карты были несбыточной мечтой. Мы пользовались, конечно, самодельными, причем сделать карты было для нас легче, чем найти для них бумагу.

Вспоминается мне и то, как однажды мы всей детворой решили организовать базар. Заранее оповестили всех жильцов на улице, что через два дня на окраине села, под акациями, откроется базар. Каждый из нас принес из дому куски досок, ящики, коробки, из них мы соорудили полки. А было это после войны, в том самом сорок седьмом году, когда людям нечего было есть и они опухали от голода. Но дети всегда остаются детьми и их ничто не может остановить, даже такая суровая пора. Своей игрой мы хотели, забыв о нужде, как бы приблизить счастливое время изобилия.

И вот настал этот базарный день. Что можно было принести на базар в то голодное время? Только то, что было в ту пору у людей. Мы притащили сюда свои рисунки, дыччыта, плоские камешки, самодельных кукол, цветы. Каждый удивлялся «товару» другого, потому что у каждого он был свой, особенный. Рисунки и карты были выполнены аккуратнее, чем обычно, дыччыта выглядели особенно круглыми, камешки — особенно плоскими, куклы и цветы — особенно красивыми. И сам базар тоже не был похож ни на один из прежних базаров, ибо здесь в ходу были не деньги. «Товар» можно было только обменивать, но не продавать и не покупать. Вот мы и меняли камешки на цветы, кукол — на рисунки… Базар проходил весело, оживленно, и все же он не перерос в праздник, а виновата в этом была дочь местного буржуя, я говорю о Гадацци. «Товар» маленькой Фатимы мы ни на что не могли обменять, не было у нас равноценного обмена, на него можно было только смотреть, не отрывая глаз, жадно глотая слюну. Что же это был за «товар», который превратил всех нас в недвижных, молчаливых истуканов?

Небольшие круглые чуреки, выпеченные из кукурузной муки! Настоящая кукурузная мука и настоящие чуреки! В них наверняка не добавляли ни соевых отжимок, ни сока кервеля. Мы забыли, когда в последний раз такие чуреки видели, не то чтобы есть. Все начисто позабыли об игре, наши взгляды лихорадочно устремились на лакомства. Да и как тут не обомлеть, если дочь Гадацци вполне съедобные чуреки превратила для себя в игрушки, в развлечение!..

С того момента, как появилась дочь Гадацци, базар наш незаметно распался. А Фатима осталась со своими тремя чуреками, ни на что их так и не обменяв. Не то что у нас, у детей, во всем селе не найти было равноценного обмена этим румяным кукурузным лепешкам. Вот и побрел каждый из нас домой, потупив голову и опустив плечи.

Сколько лет минуло с той поры, а этот базар все так же стоит у меня перед глазами. И эти три маленьких чурека величиной с ладонь, поблескивающие румяной золотистой корочкой. Но вот что мучило меня уже тогда, мучает и сейчас: как могло случиться, что в ту лихую годину нужда нисколько не коснулась дома Гадацци, как случилось, что голод обошел их стороной и они не почувствовали на себе его страшного дыхания?!

Это время я люблю особенно. Лето и осень до того переплетаются, что перестаешь понимать, где кончается одна пора и начинается другая. Когда у нас еще был ослик, я часто ездил на нем в лес. Так, в свое удовольствие. Отпущу осла пастись на свежей, нетронутой траве, а сам принимаюсь рвать лесные орехи, ем ягоды. Калина в эту пору в самой спелости. Когда ударят холода, она приобретает особый терпкий вкус, вот только сил ни у кого нет ждать до глубокой осени! Собираю ее побольше, несу домой, подвешиваю где-нибудь на чердаке, здесь ее и застает зима.

Из лесу я никогда не возвращался без яркого букета цветов. Пока ехал домой, наслаждался их густым душистым ароматом. Потом незаметно пробирался к себе, чтобы на улице никто из ребят, не дай Бог, не увидел меня, иначе не избежать насмешек. Дома ставил букет в глиняный кувшин, наливал воды, после чего цветы занимали место на подоконнике. Комната приобретала особый праздничный вид. Снаружи, с улицы, цветы также придавали дому нарядность. Многие, проходя мимо, с завистью поглядывали на них.

Сейчас, по прошествии многих лет, соседские ребята той далекой детской поры выглядят в моих глазах несколько странными. Они все и вся подвергали сомнению, надо всем насмехались, всякую работу делили на мужскую и женскую. Нет, я не хочу сказать, что у них вовсе не было никаких причин для упреков и порицаний. Вот, скажем, если сядет кто-нибудь из ребят играть с девчатами в дыччыта, тогда и потешайся над ним, сколько душе угодно. Но что смешного в том, если человек несет из лесу домой букет красивых цветов? А то еще хочет угостить мать горстью-другой спелой земляники? Или что, скажем, предосудительного в том, если к ее приходу ты решил прибрать в доме, вымыть посуду, подмести во дворе? Ведь мать работает с раннего утра и до поздней ночи, приходит до того усталая, что на ногах едва стоит. Говорят, это не мужское дело! Что значит «не мужское»?! Работу по дому должен выполнять тот, у кого есть свободное время, и зубоскалить тут нечего. Другой вопрос, если человек гнушается такой работы, воротит от нее нос, вот над кем надо смеяться, вот кого следует предавать осуждению!

Хорошо помню, как вместо Дзыцца я мыл полы, убирал в доме. Выполнял я все это с большими предосторожностями, как говорится, с оглядкой. Но позже, когда многие из этих дел полностью легли на мои плечи, я уже не терялся, как некоторые из моих товарищей. В студенческом общежитии я прожил пять лет, и не было такой работы, которой бы мне не довелось заниматься. Стирать мне обычно помогала Дунетхан, но я и сам не раз и не два затевал большую стирку. Я научился вполне сносно стряпать и гладить, во всяком случае у меня не было необходимости обращаться к кому-то за помощью. Если бы все эти навыки я в свое время не приобрел дома, в жизни мне пришлось бы куда труднее. Вот вам и разделение труда на мужской и женский!.. Стыдиться следует того, что и в самом деле позорит достоинство человека, труд же, какой ни возьми, унизительным быть не может.

В доме взгляд мой остановился на утюге Дзыцца. Он знаком мне с той поры, как я помню себя. Во многих делах он был нашим добрым помощником. Нынешние утюги предназначены для одной-единственной цели — гладить одежду. Чугунный же утюг, который стоит на печке и похож на готовый тронуться в путь пароход, нужен был не только для того, чтобы поддерживать одежду в аккуратности. Суровое время побудило хозяев использовать его для самых разных дел, и утюг успешно справлялся с ними.