Музафер Дзасохов - Сердце брата

«Зарядить» утюг было делом непростым. Для этого требовалось сберечь до утра тлеющие угли, а они имелись не в каждом доме и даже не на каждой улице. Хозяйка, которой удавалось сохранить угли, в один миг становилась известной по всей улице, и к ее дому отовсюду сбегались протоптанные в снегу дорожки. Углями, если они заполняли утюг доверху, пользовались не раз и не два. Только надо было бросить между ними хотя бы один горящий уголек. Потом закрывай крышку и размахивай утюгом, точно поповским кадилом. Угли почти сразу занимались, становились багрово-красными, из боковых прорезей утюга с важным шипением начинал валить дым. Этот звук поднимал у человека настроение. Размахивать утюгом из стороны в сторону доставляло такое удовольствие, что ты уже не мог остановиться. Готовность утюга к работе определялась просто. Смочи кончик пальца слюной и быстрым движением прикоснись им к утюгу. Если слюна зашипит, значит, все в порядке, можно гладить. Но, как я уже говорил, утюг служил и для других, не менее важных целей.

В зимнюю пору выстиранная и развешенная во дворе одежда высыхала не до конца. Сколько бы она ни провисела, какой бы пронизывающий ветер ни дул, все равно она оставалась влажной. Приходилось перевешивать ее в помещение, но и тут тепла чаще всего недоставало, вот тогда и брал свое веское слово наш неизменный друг и помощник. Утюг не только гладил, но и с успехом сушил влажное, непросохшее белье. Настоящим бедствием в первые послевоенные годы были вши. Люди не знали, как с ними бороться. И здесь им на помощь приходил утюг: раскаленным утюгом выжигали гнид, забившихся в складки одежды. Так в пору, когда мыло было большой редкостью, утюг помогал людям блюсти чистоту.

Или вот, к примеру, утром ты проснулся в стылой комнате. Встать из теплой постели и облачиться в холодную, как лед, одежду было равносильно тому, чтобы оказаться в объятиях Деда Мороза. Но вот Дзыцца кладет перед тобой отутюженную горячим утюгом сорочку, мягкую и нежную, как материнские руки. Что могло сравниться с тем удовольствием, которое испытываешь, надевая теплую одежду!..

Вот какое великое множество назначений было у обыкновенного чугунного утюга, от которого ныне все чаще отворачиваются и который теперь спешат заменить электрическим утюгом. Но наш утюг пока еще не сдан в утиль. Судя по его чистому аккуратному виду, Бади регулярно пользуется им. Вот и вчера она гладила им допоздна. Утюг работает исправно, вот только ручка его при каждом повороте тихонько поскрипывает: как-то утюг свалился у нас с печи, ручка сломалась, и мы перевязали ее проволокой.

Бади улыбается и просит меня рассказать историю о пастухе, который, сидя у реки, вздумал искать вшей в своей рубахе. Не помню, кто мне ее рассказывал, но история и впрямь смешная. Так вот, одного пастуха очень донимали паразиты. В ясный полдень он согнал свое стадо в кучу, снял с себя рубаху и улегся на берегу реки, мол, скотина еще не скоро разбредется, так что можно заняться полезным делом. Сколько времени прошло, один Бог знает, но вот на противоположной стороне реки появился прохожий. Другой бы на его месте сделал вид, будто не видит бедного пастуха и шел бы дальше своей дорогой, этот же решил подшутить над ним и кричит через реку:

— Эй, добрый человек, о чем пишут в твоей газете?

Пастух отложил рубаху в сторону и отвечает:

— Плохие новости, любезный, очень плохие!

— Неужели?!

— Ей-Богу!

— А что такое?

— Пишут, вся твоя семья вымерла до последнего человека!..

Бади заливисто смеется, откидывая назад голову, будто вторя ей, наш утюг важно шипит…

Бади пришла недавно, она была у нашей соседки Надыго.

— До чего Надыго обрадовалась, когда узнала, что ты здесь! — говорит Бади.

С последними ее словами раздается стук в дверь.

— Это, наверно, Надыго!

Дверь отворяется, и на пороге действительно появляется старушка Надыго. Много ли добра я ей делаю, и тем не менее лицо ее светится неподдельной радостью. Особенно приятно ей узнать, что я живу у Акбе.

— Это хорошо, что вы живете в согласии. Сестры у меня нет, но Дзылла любила меня не меньше своих сестер. Или вот как крепко дружили наш и Байма!

Надыго, конечно, называет отца и мать их настоящими именами, Байма и Дзылла, это для нас они Баппу и Дзыцца. Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь плохо отозвался о наших родителях. Даже за глаза ничего дурного о них нельзя было услышать. Разумеется, если не считать Гадацци. Он мне однажды о Баппу такое сказал. Правда, то, что это было оскорблением, я узнал несколько позже.

Был я тогда совсем маленьким, в тот день возвращался не то из школы, не то из магазина. До чего давно это было, а злобное лицо Гадацци, его холодные, как лед, глаза, острый нос и впалые щеки и по сей день стоят у меня перед глазами. Помнится также, голову его венчала защитного цвета кепка с высокой тульей. Прежде чем гнать скот на пастбище, пастух собирал его у дома Фонная, здесь Гадацци мне и повстречался. Он сидел на лошади и едва не подмял меня ее передними копытами, да еще закричал, будто на скотину. Всех слов я не помню, но среди грубой брани промелькнуло красивое по звучанию и непонятное мне слово «пьяница». В тот момент я и подумать не мог, что это слово имеет дурной смысл. Я знал еще слово «певица». Я понимал, что эти два слово схожи по звучанию, но вот в чем их значение и отличие друг от друга, в точности сказать не мог, пока не рассказал об этом случае Дзыцца.

Дзыцца по-русски понимала не лучше меня, но смысл слова «пьяница» ей, на мое счастье или несчастье, как раз был знаком.

— Разве Баппу был пьяницей! — с хмурым видом спросил я Дзыцца.

— С чего это ты взял?!

— Тогда почему Гадацци обозвал меня сыном пьяницы?

— Пусть он опухнет от водянки и лопнет — вот ему мое лучшее пожелание!

Это был первый и единственный случай, чтобы о моих родителях кто-то отозвался плохо.

— Не все могут похвастать такой матерью, какой была ваша Дзылла, — подперев рукой подбородок, продолжала Надыго. Это у нее верный признак, что сейчас она станет рассказывать какую-нибудь историю. А если при этом она, вот как сейчас, начнет покачивать головой, то можно не сомневаться, воспоминания ее будут не из самых радостных. — Знаю, много жгучих слез ты по ней пролил, да пребудет она в раю! Сколько раз, проходя мимо кладбища, я видела, как ты плакал у ее могилы, закрыв лицо руками…

Когда разговор заходит о Дзыцца, мы все трое как-то сразу впадаем в уныние. А уж если у кого-то из нас в глазах заблестели слезы, у другого они наверняка польются ручьями. Я изо всех сил стараюсь держать себя в руках. Судя по тому, как у Бади задрожал подбородок, ясно, что она вот-вот разревется, а когда она стремглав выскакивает за дверь, для сомнений места уже не остается.