Игорь Гергенрёдер - Украина в Берлине

— Я ещё пять минут, ладно?!

— Да мне-то… — отзываюсь как можно небрежнее. — Где он живёт?

— В Берлине. — Она упархивает.

Пять минут выросли в полчаса. Звук распахнувшейся двери кабинета, чуть слышные быстрые шаги по коридору к спальне.

— Ещё пять минут!

Я мрачно перевожу взгляд на настенные часы.

— Полпервого.

— Только пять минут! — настойчиво бросает она, исчезает; стукнула, захлопнувшись, дверь кабинета.

Я не могу отвязаться от формулы: мужчина+женщина+мужчина (один пока что виртуальный или, точнее, «скайпный»).

Когда она приходит и одаряет меня словом «Всё!», на часах — второй час ночи.

Я в ярости:

— Наглая бабёнка!!!

Ласковое располагающее к неге утро. Мы в парке Тиргартен меж могучих деревьев на берегу пруда. Оксана сидит у самой воды на широком престаром пне, я возле неё. Попиваем пиво из горлышек пластиковых бутылок. По воде скользят плавунцы, стрекозы, пролетая, посверкивают крылышками в свете солнца. Я рассказываю, что во время прогулок по Тиргартену, где много укромных уголков, идиллических местечек вроде этого, где мы сейчас, я придумал детскую повесть «Маленькие странники, или Почти сказочная история». Она разошлась по интернету, мне пишут, и, разумеется, я отвечаю читателям.

— Читательницам, — едко поправляет Оксана.

— Ну почему же… и мужчинам, — произношу я твёрдо.

— Про ответы мужчинам не знаю, а ответы бабам слышала, — и она, по-детски кривляясь, передразнивает меня: — «Ваши красивые глаза подметили», «Вы меня вдохновили», «Как мило вы произнесли…»

— Но это не флирт, я не завожу интима, это разговоры о произведении! — стараюсь возражать по возможности убедительнее. — Это не то что… — я угрюмо умолкаю.

— Что? — она колко смотрит мне в глаза. — Я не могу слушать мужчину?

— И что он говорит? — произношу насмешливо.

— Он зажжёт для меня свечи, расстелет белую скатерть…

— Ф-ф-фу! какая замусоленная пошлятина! — у меня гримаса искреннего отвращения.

— Он говорит: «Я глажу твои волосы», — растроганно произносит она.

— Мужчина гладит женщину по волосам, когда та делает ему минет, — говорю наставительно-спокойно.

Она не смущена.

— Называет меня роднуленькой.

Я срываюсь, доказывая, что она надобна ему, чтобы кончить, требую сказать, какие слова он слышал от неё в ответ.

— Зачем орать? — прерывает она меня.

Ловлю её взгляд в сторону на аллею. На ней остановился прохожий, глядит на мою спутницу с выражением: «Вам нужна помощь?» Я надеваю широкую улыбку, человек продолжает поглядывать.

Оксана бархатистым тоном говорит о друге, называя его уменьшительным именем: она ему сразу понравилась, он сказал, чтобы она убрала руку от подбородка.

— Для женщины хорошо, когда её хотят, — произносит непринуждённо.

Все мои усилия сосредоточены на том, чтобы не раскрыть рта: иначе я опять заору.

— Наверно, он моя судьба, — говорит она так, что я не улавливаю притворства, как мне этого ни хочется.

Он зовёт её встретиться там-то или там-то, обещает «забрать», подъехав на машине к самому дому. Она пока не соглашается.

Возвратились домой, она снова с ним в скайпе, а я в спальне записываю в записной книжке: «Хорошо бы вернулась Галенька». Я знаю, что в книжку заглядывают, и запись будет обнаружена.

Когда Оксану отвлекает приготовление ужина, я сменяю её у компьютера и при открытой двери завожу в скайпе фривольный диалог с виртуальной подругой в Петербурге, с которой мы не общались более года. Потом в спальне до часа ночи мы с Оксаной орём друг на друга так, что, вспоминая об этом позже, я удивляюсь, почему соседи не вызвали полицию. Мне с кривлянием бросают на все лады: «Хорошо бы вернулась Галенька». Крики о «бабах», с которыми я «варюсь в связях», я перекрываю криком о зажигающем свечи мужике, язвительно называя его уменьшительным именем. Я ярюсь: пусть она бежит к нему на свиданку! пусть выйдет на тротуар, и он подъедет и заберёт её!

На следующий день — то же самое. Скайп поочерёдно на совесть служит нам двоим. Меня берёт оторопь оттого, что происходит. Я и неотразимо прелестная украинка — в садо-мазохистских эксцессах. Дни и ночи мы накаливаем агрессивно-чувственную атмосферу, в которой регулярные землетрясения так своеобразно упоительны.

К нам в гости пришёл мой друг Рахман, который в день приезда Оксаны сфотографировал меня с ней и с Галиной. Он обаятельный мужчина, неизменно вызывающий симпатию у женщин. Сев за накрытый стол, с улыбкой спрашивает нас:

— Как ваши дела?

Оксана отвечает с дружеской непосредственностью:

— Семейные разборки! Устраиваем сцены!

— Из-за чего? — лукаво улыбается Рахман.

И слышит о моих «бурлящих связях». Я не молчу, и гость узнаёт, что Оксана «предаётся вирту». Мой друг даёт нам высказать всё, что просится на язык, не спешит с оценкой.

— Давайте выпьем, — говорю я.

— За мир! — добавляет Рахман, с подкупающим добродушием смеётся.

— Хорошее дело, — произношу я с невесёлой иронией.

Мой друг становится серьёзным.

— Вам надо пожениться, — говорит с таким выражением, как будто давно уяснил наши с Оксаной отношения.

Я хмыкаю, но не возражаю. Рахман объявляет мне:

— Ты должен прекратить все связи!

— А она? — вырывается у меня.

— Пусть сама решает.

— А если я прекращу, а она будет продолжать? — возражаю я сварливо.

Рахман — чеченец и, следуя кавказским представлениям о том, что значит вести себя по-мужски, выносит решение:

— Ты первый должен прекратить без всяких условий!

Я демонстративно вздыхаю, затем с видом «долг так долг!» поднимаю бокал, пью вино. Мой друг, кивнув на меня, глядит на Оксану:

— У тебя будет трудная немецкая фамилия. — Его глаза весело благожелательны.

Оксана сообщает, что её фамилия означает по-польски «мачеха».

— Ага! — у Рахмана выражение, словно он ждал чего-то в этом роде. — А будешь фрау… — и он раздельно произносит мою фамилию в её немецком звучании.

— Я подумаю, — отвечает ему Оксана с видом здравомыслия, добавляет, что у неё бабушка — немка.

Рахман с самым живым интересом слушает историю спасения бабушки с её детьми, среди которых был отец Оксаны. Речь заходит о злодеяниях, творящихся во время войн. Мой друг, выступающий за независимость Чечни, говорит, что как чеченец разделяет боль Украины, которая переживает сейчас то же, что пережил его народ.

— Наши народы сроднила агрессия Москвы, — участливо обращается он к Оксане.

Говорим о положении в Крыму, о том, что Путину до зарезу нужна дорога в него по суше и будут кровопролитные бои. Далёкая Украина как нельзя более близка нам троим в моей берлинской квартире.

На другой день — лучезарный, без ветерка — мы с Оксаной в Потсдаме, в Сан-Суси: в прусском Версале. На холме оглядываем дворец Фридриха Великого, склон холма великолепен, благодаря виноградным террасам. Внизу — искрящийся под солнцем фонтан, около него проводим полчаса. Потом на траве у пруда едим взятый с собой завтрак, кормим подплывших уток, но к нам спешит служитель и прогоняет нас. Оказывается, нельзя здесь мять траву.