Дмитрий Евдокимов - За давностью лет

— Какие именно?

— А именно поведение царя Бориса, услышавшего о появлении в Польше царевича Дмитрия. Хотя сыскные службы довольно скоро выяснили, что под личиной царевича скрывается монах Григорий Отрепьев, Годунов явно испугался. Испугался настолько, что велел срочно доставить в Москву, в Новодевичий монастырь, мать царевича Марфу. Поздней ночью тайно ее привезли во дворец, где Борис допрашивал ее вместе с женою. Когда Марфа сказала, что не знает, жив ли ее сын или нет, то царица Мария выругала ее и бросилась на нее со свечой, чтобы выжечь глаза. Борис защитил Марфу от ярости жены. Разговор кончился очень неприятными для него словами, что люди, которых уже нет на свете, говорили ей о спасении ее сына, об отвозе его за границу. Не окажутся ли странными сомнения Годунова?

— Так я и сейчас утверждаю, что Годунов не убийца! — с вызовом сказал Игорь.

— Погоди, не спеши. Мы твою версию уже слышали! — сказал Андрей. — Послушайте теперь мое предположение. Я думаю, что Клешнин и другие приближенные Годунова не раз убеждали его в необходимости уничтожить Дмитрия. Видимо, с его согласия был послан Битяговский с этой целью в Углич. Зная характер Бориса, можно предположить, что Битяговскому было поручено убрать царевича как можно незаметнее. И вдруг становится известно, что Битяговский и его ближайшие родственники уничтожены. Убили их злейшие враги Годунова — Нагие. Что должен был подумать хитроумный Борис? А то, что Нагие нанесли упреждающий удар, а царевича заменили другим ребенком. Заверениям Шуйского и Клешнина, что мертвый младенец и есть Дмитрий, он мог и не поверить. Шуйский до этого уже не раз совершал предательства, а Клешнин, став родственником Нагих, мог вполне переметнуться на их сторону. Отсюда и такая суровая расправа с Григорием Нагим. Вероятно, тесть пытался как-то смягчить участь зятя, но это только еще больше возбудило подозрительность Годунова. Логично?

— Логично! — возликовал Борис. — Я же говорил, что царевича подменили.

— Нет, как бы ни хотелось верить в счастливый исход, — покачал Андрей головой, — но царевич был убит. Есть еще одно свидетельство, о котором вы не знаете...

— Какое, интересно? — блеснул очками Максим Иванович.

— Я вас не имел в виду, — смутился Андрей. — Вы, конечно, знаете.

— А может, и не знаю. Излагай! — подбодрил его Максим Иванович.

— Я наткнулся на него случайно. Есть такая книга «Домашний быт русских царей» Ивана Забелина. Она вышла в свет еще до революции. И вот во второй части, на странице семьдесят шестой, я обнаружил следующие строчки. Разрешите, я процитирую: «...О порядке каждодневной жизни царевичей дает краткое свидетельство запись о последнем дне жизни убиенного царевича Дмитрия.

Того дня царевич поутру встал дряхло с постели своей и глава у него, государя царевича, с плеч покатилася. И в четвертом часу дни царевич пошел к обедне и после Моления у старцев Кириллова монастыря образы принял. И после обедни пришел к себе в хоромы и платенцо сменил. А в ту пору с кушаньем взошли и скатерть постлали. И богородичев хлебец священники выняли. А кушал государь царевич одиножды днем, а обычай у него, государя царевича, был таков: по все дни причащался хлебу богородичну. И после того похотел испити, и ему, государю, поднесли испити, и, испив, пошел с кормилицею погуляти, и в седьмой час дни, как будет царевич противу церкви царя Константина, и по повелению изменника злодея Бориса Годунова приспе душегубцы ненавистники царскому корени Микитка Качанов и Сенька Битяговский, кормилицу его палицею ушибли; обмертвев, пала на землю. А ему, государю царевичу, в ту пору, киняся, перерезали горло ножом,...»

— Это, видимо, дворцовая запись, которая велась ежедневно, — задумчиво сказал Максим Иванович. — Но чем объяснить путаность в самом описании убийства?

— Писец, который вел запись, естественно, не был свидетелем убийства, записывал с чужих слов, — ответил Андрей. — В той суматохе разговоры велись самые разноречивые. Вот и перепутал мамку с кормилицей, а Битяговского с Волоховым. Если позволите, я попробую кратко описать, как произошло убийство...

— Неужто по-древнерусски шпрехать будешь? — не удержался от язвительного возгласа Борис.

— Да я без красот, так сказать, конспективно, — засмущался Андрей.

— Ты, главное, почаще употребляй «вельми, батюшка» — и все будет в порядке, — усмехнулся Игорь.

— А что значит «вельми, батюшка»? — заинтересовалась Лариса.

— Это значит, «отец, полный порядок», — невозмутимо ответил Игорь.

Максим Иванович рассмеялся:

— Я бы назвал это авторизованным переводом, «Вельми» переводится как «весьма».

Андрей молчал, уткнувшись в свою тетрадку.

— Ну что же ты? — нетерпеливо спросил Борис.

— Ну вас, издеваться будете!

— Не будем, не будем! — заверили оппоненты.

— Тогда прошу не прерывать, — строго сказал Анд» рей. — «...У самого крыльца дьячей избы осадил Михаил Нагой своего коня, храпнувшего от резкого рывка уздечкой. Помедлил, ожидая, не встретят ли. Но никто не выскочил, не помог грузному боярину сойти с коня. Побагровев от злости, слез сам, одернул желтого атласу терлик со стоячим меховым ожерельем из соболя и, придерживая высокую бобровую шапку, что было силы пнул дверь окованным в серебро загнутым носком чебота.

Дьяк Битяговский привстал с кресла, однако навстречу гостю шага не сделал. Не глядя на него, Нагой прошел в передний угол и плюхнулся на просторную скамью.

„Почто беспокоишь? " — хрипло спросил, сдерживая себя от злобного крика, Нагой.

С этим дьяком надо быть поосторожнее. Еще десять лет назад покойный царь Иван Васильевич, посылая управлять Казанью воеводу Сабурова вместе с князем Булгаковым и этим дьяком Битяговским, строго наказывал, чтоб быть им заодно. Князей и дьяка безродного рядом поставить.

И к новому царю Федору Иоанновичу успел подольститься. Сопровождал его в Ругодивском походе, а теперь вот послан сюда с царской грамотой, повелевающей досматривать за порядком. Пять лет вольготно при царевиче сидели, а теперь, что ни день, рогатки ставит.

„Крымский хан Казы-Гирей в набег на Москву готовится, — ровным голосом, словно не замечая злобных взглядов Нагого, сказал Битяговский. — Велено Угличу дать пятьдесят людей с подводами для посошной службы, хлеб и порох возить". — „Не дадим! — заорал, страшно выкатывая глаза, Михаил Нагой. — Грабеж! Только что ведь дали сорок посошных людишек. От города еще не отошли, подводы ждут. А теперь пятьдесят. Разорить царевича, князя удельного, надумал! И так одежонка вся поистрепалась, кормиться нечем! "

Он вскочил, ухватившись за рукоять сабли, Битяговский невольно отшатнулся. „Не моя то воля", — пробормотал он. „Знаю! — еще больше рассвирепел Нагой. — То Бориска наш род извести хочет, как Шуйских извел. Не дадимся. Пусть помнит — подрастает царевич. Отольются Бориске сиротские слезы!" — „Так и отписать?" — с ядовитой кротостью осведомился Битяговский. „Пиши!” — хрипло вскрикнул Нагой, но поутих: с Годуновым шутки плохи.