Алексей Азаров - На острие меча

С гауптвахты во дворец Никифорова отвезли в автомобиле.

Он ехал по Софии, старался не смотреть в окно. На сердце было тревожно, и, рассчитывая последствия, Никифоров все тверже приходил к мысли, что ему готовят западню. На обратном пути могут организовать что-нибудь вроде «попытки к бегству»: выбросят где-нибудь на пустынном шоссе — и залп в спину. У Кочо Стоянова огромная практика в таких делах.

Царь ждал его в саду. Один.

Не здороваясь, показал на скамейку в беседке.

— Садись, рядовой.

Никифоров расправил плечи.

— Генерал-майор, ваше величество!

— Ты же разжалован. Не так ли?

— Это незаконно. Моя вина не доказана.

Царь сел, посмотрел на часы.

— У меня мало времени. Хочу поговорить с тобой…

Внезапно вскочил, нагнулся к самому лицу.

— Никифоров… Как на духу… ответь… Скажешь правду — ничего не будет! Словом своим обещаю… Был заговор? Был? Говори!

Никифоров отстранился. Сжал губы.

— Мое имя в любом случае помешало бы мне опуститься до мышиной возни. Я слишком уважаю себя, ваше величество, чтобы интриговать или вступать в сделки за чины и посты.

— Я не о том! Против меня… против династии был заговор? Михов, Даскалов… другие. И ты! Что замыслили?

Слова вылетали отрывисто, лихорадочно:

— Такого заговора не было.

— Клянись! Сейчас икону принесут… ты же христианин, Никифоров!

— Слово чести!

Царь обмяк, грузно сел. Вынул платок, вытер лоб и шею. Тускло сказал:

— Верю. Пусть так и будет. Ты свободен, генерал-майор… Я так решил. Суда не будет. Я гуманист и никому не желаю зла. Никому, так и скажи всем… Иди, генерал.

Никифоров отдал честь и повернулся по-уставному. Пошел в глубь сада по желтенькой песчаной дорожке. Песок скрипел под подошвами, мешая думать. Что это было? Спектакль? Настоящая истерика? Нет, пожалуй. Царь недаром был неплохим актером-любителем. Играл на дворцовой сцене в пьесах Шекспира. Выбрал роль и на этот раз и «сделал» ее едва ли не вдохновенно: многие поверили бы, что решение освободить пришло под влиянием наития, слепой веры в святость слова чести, данного Никифоровым. Политический расчет, холодная оценка обстоятельств при этом остались бы где-то на втором плане… «Заговор»? Вот тут-то и суть! Борис боится последствий большого процесса. Боится дать повод к кардинальным переменам в верхах. Значит ли это, что Никифорову уже ничто не угрожает? Нет и еще раз нет. В силе остается угроза внесудебной расправы. Надо держаться настороже.

Он шел к выходу из сада, навстречу свободе, не догадываясь, что помимо прочих соображений, открывавших дверь камеры, было еще одно, принадлежащее Николе Гешеву и согласованное с Павлом Павловым и директором полиции. Верный испытанной тактике ловли «на живца», Гешев предложил начальству использовать Никифорова — помимо его воли, конечно! — как «огонек», на который должны рано или поздно прийти его товарищи, избежавшие ареста. Никифоров, выпутавшийся из неприятностей и сохранивший мундир и друзей среди генералов, должен был, по предположениям Гешева, либо сам установить связь с кем-либо из подпольщиков, либо принять у себя курьера Центра.

— Рисковать, так по-крупному, — сказал Гешев начальству.

Куцаров спросил Павлова:

— Вы согласны с Гешевым?

— При известных условиях все может быть.

Ответ был обтекаемым, поддающимся любому истолкованию.

— Я беру ответственность на себя, — сказал Гешев.

— Что-нибудь новое есть?

— Так кое-что…

«Новое» было, но Гешев предпочел промолчать.

25 апреля 1943 года Эмил Попов бежал из-под стражи.

Вышло это до странного просто.

После очередного радиосеанса Гешев ненадолго отлучился, а немцу-оператору срочно понадобилось побывать в туалете. Балкон был не заперт; Эмил, ни секунды не мешкая, влез на перила и прыгнул на тот, что был напротив. Соскользнув по деревянной подпорке, коснулся ногами земли и, еле сдержавшись, чтобы не побежать, мерным шагом дошел до угла. Вскочил в трамвай…

Дышать было трудно; в горле застрял ком. Эмил сглотнул его, выглянул в окно: на улице было спокойно. Шли прохожие, чистильщик сапог на углу поигрывал щетками, полицейский патруль неторопливо шагал по мостовой. Старушки в черных платках, натянутых на брови, несли завязанные в белые салфеточки куличи. «Пасха», — вспомнил Эмил.

День «христова чуда».

Счастливейший день! Точнее, вечер: Эмил бежал сразу же после того, как кончился вечерний радиосеанс, в 22.30. Бежал… Ну разве же не чудо?!

Ощущение свободы было прекрасным. Пьянило.

Эмил хмелел от воздуха, как от сливовицы. Когда шел по городу, его покачивало.

Куда идти?

Еще в камере Эмил продумал маршрут и убежище на случай удачи. Попетлял по городу, оборачиваясь на углах и не находя филеров, трижды проскользнул через проходные дворы, на ходу вскочил в трамвай, на ходу спрыгнул через несколько остановок. Теперь можно идти спокойно.

…Несколько дней Эмил прятался на Церковной у одного из рабочих «Эльфы». Через него связался с подпольщиками, и ему посоветовали перебраться на улицу Селемица, дом 10, где было надежнее. Здесь, на чердаке дощатого барака, устроили тайник и Эмил провел в нем пятнадцать суток, целиком ушедших на то, чтобы с помощью товарищей восстановить радиогруппу. Части запасной, так и не собранной до конца рации один из них хранил у себя на квартире. Требовалось незаметно вынести из «Эльфы» аккумулятор и мелкие детали, нужные для монтажа. У Эмила был свой шифр, полученный от Испанца на самый крайний случай; ключом служила книга, к счастью, не попавшая при обыске в число изъятых.

Ему купили одежду, достали деньги. Когда рацию собрали, Эмил решил уходить. В Априлово. В горы. На месяц или два, чтобы связаться с партизанами, а затем вновь вернуться в Софию.

19 мая Эмил встретился в последний раз с товарищами.

Открыли бутылку ракии, налили в маленькие стаканчики. Подняли тост:

— За твою удачу, Эмил.

— Спасибо! За вас, за всех наших!

— Можешь завтра идти, мы справимся без тебя.

— Не забудьте об Иване Владкове.

— Кто-нибудь съездит к нему в гарнизон. Если все будет тихо, встретимся.

— Так… Надо найти людей, без связников трудно придется. Наметили кого-нибудь?

— Привлечем ремсистов. У нас хорошая опора.

— Ну, успеха вам…

— Ладно, Эмил, все будет сделано.

На рассвете 20-го Попов ушел в горы. Рабочий с «Эльфы» сопровождал его. В дальнейшем ему предстояло стать курьером между Эмилом и его товарищами. В деревне Комины, входящей в партизанскую зону «Район Драгальцы», Попов остался, снял комнату у немолодой крестьянской четы. Здесь его должны были найти посланцы партизан, к которым Эмил Попов отправил ятаков.

Горы… Скалы. Зелень. Холодное козье молоко. Покой.