Виталий Кржишталович - Целинный батальон

Устюгов не пошел на обед, а вместо этого лежал на нарах и без конца перечитывал записку. До сих пор ему не приходилось получать женские письма, если не считать писем от родных.

Первым, кто вошел после обеда в казарму, был Вячик.

— Петька, зампотех вызывает! — крикнул он с порога.

Вячик вышел вместе с Устюговым и по дороге в штаб рассказал, что сегодня принял телефонограмму из военной прокуратуры — в батальон выехал следователь и прибудет завтра утром.

— Думаешь, ко мне? — радостно спросил Устюгов.

— Не знаю, — осторожно ответил Вячик, — только зачем еще?

— Ай да комдив, — Устюгов в восхищении щелкнул языком, но тут же сник, — но что же я следователю скажу? Свидетелей нет.

— Есть свидетели, — весело сказал Вячик, — Кольку твоего сегодня в магазине встретил. Все в порядке.

Оказалось, что Ильку били напротив школьной кочегарки, где в тот вечер дежурил Колькин дядька. На следующий после происшествия день он рассказал Колькиному отцу про побоище и говорил, что в свете фар разглядел обоих бивших.

Устюгов, веселый и легкий, вошел к зампотеху.

Зампотех разговаривал по телефону. Вид у него, как всегда, был озабоченный и расстроенный одновременно.

Устюгов разглядывал кабинет: стопки коробок с дефицитными вкладышами на стульях и столе, «драгоценные» прокладки на шкафу, сам шкаф с канцелярскими книгами, оставшимися от «Сельхозтехники», и домашний раскладной диванчик с замасленной и протертой обивкой. Все управление батальона знало, что если зампотех возвращался с выезда ночью, то шел спать не в общежитие, а в свой кабинет.

— Кажется, здесь все, — сказал зампотех, кладя трубку и поворачиваясь к Устюгову, — теперь с тобой. Ты покушал? Давай иди поешь и собирайся. Поедешь в пятую роту.

Устюгов растерянно и жалко улыбнулся:

— Как это? На выезд? У нас машина неисправна.

За последние две недели он совершенно отвык от мысли, что на нем выездная ремонтная бригада и он обязан ездить по ротам. Случившаяся история с письмом начисто выбила из головы все, что было связано с авторемонтом, а только что полученное известие о приезде следователя заставило думать о том, что и как он завтра скажет гостю. Среди всех этих серьезных, важных и нужных дел места для служебных обязанностей совершенно не осталось.

В растерянности Устюгов ляпнул первое, что пришло на ум. Зампотех ответил, не поднимая головы от справочника:

— Летучка остается здесь. Ты едешь один. Сейчас в пятую возвращается машина, заберет тебя. Все, иди.

Устюгов стоял, не шевелясь, и смотрел на большое желтоватое ухо зампотеха.

— Я не могу, — произнес он тихо, — я не могу ехать.

Зампотех поднял голову от книги и посмотрел на Устюгова с тем выражением, с каким обыкновенно смотрят в глубь полутемной комнаты, войдя с яркого света.

— Что? Не понял… Почему не можешь?

— Я нездоров, — сказал младший сержант и нахмурился, — у меня глаз болит. Правый. Мне нужно после обеда отпроситься в поликлинику. В город. К врачу.

— Чепуха, — сказал зампотех, и в голосе его послышалось облегчение, — на территории пятой роты есть поликлиника. А в третьем взводе есть и амбулатория. Кажется, тамошняя фельдшерица тебе знакома? Как раз она и вылечит. Поезжай.

— Товарищ майор, я серьезно, у меня уже второй день болит, все сильнее и сильнее. Мне нужно к специалисту.

Зампотех повернулся на стуле к Устюгову и сказал торопливо:

— Перестань, перестань, пожалуйста. Давай, готовься к отъезду. Часа через три выезжаете.

Устюгов вышел из штаба и пошел куда-то, не понимая, куда идет и что его ждет. Перед собой он видел лицо спящей Любы и ее большую, мягкую грудь. И холодные, крепкие яблоки, что она дала ему в дорогу. И сухую шершавую ладошку, что погладила на прощание его волосы и правую щеку. А потом всю память заволокло воспоминание о непередаваемом, опустошающем и воздушном чувстве, испытанном им впервые и с тех пор постоянно приходящем в мечты и сны. Он уже представлял, как приедет глухой ночью в деревню и сразу пойдет к Любе. Свежий снег будет повизгивать под ногами, а замерзшие и сонные собаки глухо и коротко лаять, не вылезая из будок. Он тихонько войдет в калитку и заглянет в комнату через окно, постучит и сразу вернется на крыльцо. Глубоко в доме послышатся неразличимые тихие звуки, потом на веранде скрипнет внутренняя дверь и заспанный голос Любы спросит:

— Что случилось? Кто там?

Устюгов утопит подбородок в воротник бушлата и скажет басом:

— Фельдшера срочно. Младшему сержанту Устюгову плохо.

Дальнейшее представлялось одним упоительным вихрем слепящих картин.

Устюгов поднимался по железной лестнице, ничего вокруг не замечая. Он машинально переставлял ноги по ступенькам, а сам мысленно разговаривал с Любой. В тамбуре кто-то курил. Устюгов в темноте налетел на курильщика и мечты погасли.

— Кто здесь? — спросил Устюгов. В ответ раздалось короткое всхлипывание. — Да кто здесь? — повторил Устюгов и быстро открыл дверь в казарму. Серый свет отодвинул темень и младший сержант увидел в углу тамбура Ильку. Его руки были глубоко втиснуты в карманы, плечи вздыблены, а в губах дрожала папироса.

— Опять куришь? — Устюгов вырвал из Илькиных губ папиросу, оборвал кончик мундштука и затянулся. — Мы же договаривались, что бросишь. Как твоему слову верить?

— Петька… Петь, ты уезжаешь?

— Ты откуда знаешь?

— Значит, правда. Чекмарев сказал. В столовой подошел и говорит: «Что, звереныш, припух? Уезжает твой заступничек. Попрощайся, говорит, и приготовься». Петенька, возьми меня с собой. Ну, пожалуйста. Я тебе ключи подносить буду, сапоги чистить буду. Все за тебя делать буду. Боюсь я здесь.

Волна удушливой и пьянящей злобы заволокла Устюгову мозг, сковала мысли, сдавило горло.

— Не ной! — резко оборвал он Ильку. — Никуда я не еду. Слушаешь всяких.

Устюгов вошел в казарму и хмуро огляделся. Половина солдат спала на нарах, укрываясь с головой шинелями и прижавшись друг к другу. Несколько человек курили возле буржуйки, ведя ленивый разговор о птичьем помете. Рядом Вячик надраивал голенище сапога длинной полосой, отрезанной от полы шинели. Он посмотрел на Устюгова с выражением жалости и вины. В дальнем углу казармы четверо резались в карты. Среди них был и Белоусов. Устюгов подошел и позвал его. Белоусов повернул рассерженное лицо:

— Ну чего еще? Видишь — занят.

— Поди, нужно очень.

— Щас, — Белоусов доиграл кон, кинул партизанам карты и пододвинулся к Устюгову, — что случилось?

— Санька, завтра следователь приезжает. Наверное, комдив передал мой рапорт в прокуратуру.

— Ну прям! — возразил Белоусов, нетерпеливо оглядываясь на картежников. — Что он, враг себе? Пятно на дивизию!