Питер Абрахамс - Тропою грома

Что ж, многое изменилось за это время. Взрослые, особенно молодые девушки, перестали видеть в вечерней школе что-то необыкновенное, волнующее. Он отлично понимал, что многих девушек привлекала в школу надежда, что он станет ухаживать за ними. А все-таки дело идет…

Он сделал глубокую затяжку и перенесся мыслью в Кейптаун. Сейчас на вечерних улицах людно и шумно. Грохот уличного движения. Разноголосый гул и суетня. Можно пойти в кино, на концерт, на вечеринку с танцами; можно встретиться с друзьями в кафе и провести вечер в нескончаемых разговорах. Как все это не похоже на тихую ночь в вельде. Но он уже не тосковал. Все это осталось где-то там, в другой половине его жизни.

Издали донесся легкий шорох шагов. Кто-то шел сюда. Он знал, что это идет Сари Вильер. Иначе и не могло быть. Он сидел не шевелясь. Только спокойно вслушивался.

Что-то странное было в ритме этих шагов. Поступь была мерная, но казалось, нога всякий раз чуть-чуть медлит, прежде чем коснуться земли.

Шаги приблизились и остановились где-то совсем рядом. Ленни не поворачивал головы. Он затянулся папиросой и выпустил облачко дыма.

— Добрый вечер, — сказал он равнодушным тоном.

— Добрый вечер, — откликнулась девушка так же равнодушно.

Ленни затушил дымящийся окурок о мягкую землю и отбросил его далеко прочь.

— Я слышала, что Мейбл заболела, — сказала Сари без особого интереса. — Что с ней?

Он повернулся к ней, стараясь разглядеть ее лицо. Она отыскала гладкий, плоский камень и села.

— Не знаю, — сказал он. — Вечером, когда я вернулся, вид у нее был неважный. Фиета, наверно, лучше могла бы сказать, в чем дело. Она сейчас у нас. Не отходит от Мейбл.

— А вам она не сказала?

— Фиета меня не любит.

— А-а!

Пальцы девушки, шаря в темноте, захватили пучок травы. Она дернула — трава осталась у нее в руке.

— Вы, наверно, скучаете по Кейптауну, — проговорила она уже не так равнодушно.

— Иногда скучаю, — холодно подтвердил он.

По голосу у него ничего не поймешь, подумала она.

— Я тоже бывала в Кейптауне. Мне там нравилось.

— Да, жизнь там кипит, — ответил он.

— Вам здесь, наверно, бывает очень тоскливо, — отважилась она заметить.

Как жаль, что я не могу видеть ее лицо, подумал он.

— Вам, наверно, тоже, — сказал он.

— Да, иногда. Но я ведь не жила в большом городе, как вы. До того как приехать сюда, я жила в маленьком поселке в Трансваале, так что я привыкла к глуши. — Голос ее звучал участливо и дружелюбно.

— А здесь вам нравится? — спросил Ленни.

— Ничего… Иногда только хочется какой-нибудь перемены. Надоедает, когда кругом все одни и те же лица.

Несколько минут оба молчали. Ленни достал портсигар.

— Хотите сигарету.

— Я не курю, но давайте, попробую.

«Стесняется отказаться», — подумал Ленни и улыбнулся в темноте.

Он чиркнул спичкой и посмотрел ей в лицо. Привстав, он протянул ей сигарету, потом поднес спичку. Пальцы у нее дрожали. Лицо в отсветах огонька казалось необычайно нежным. Он закурил сам, погасил спичку и опять прислонился к камню.

— Я хочу у вас что-то спросить, — сказал он.

— Что? — поспешно откликнулась она.

— Почему вы тогда пришли мне на помощь?

— Не знаю.

— Вас ведь не интересует судьба цветных.

Она молчала.

— Ведь я прав, скажите? — настаивал Ленни.

— Не знаю, — ответила она сердито.

— Простите.

— Мне нечего вам прощать.

— А ведь, если вас застанут здесь со мной, будет беда.

— Это вам будет беда, — сказала она. — Герт вас не любит. Он часто говорит о вас.

Ленни тихо засмеялся.

— Что же он обо мне говорит?

— Ругает вас.

— Как же он меня ругает? Скажите.

— Не скажу! — отрезала она.

— Странная вы девушка, — тихо сказал Ленни.

— Чем?

— Вы не такая, как другие белые в наших краях. Обыкновенной белой девушке не пришло бы в голову сидеть ночью среди вельда вдвоем с цветным. А вы вот сидите. Почему?

— Слишком много вопросов задаете, — отрывисто сказала она.

— Просто мне хочется знать, — сказал он.

Девушка с минуту молчала, потом проговорила:

— Помните, как грубо вы со мной обошлись в первую нашу встречу? Забавно, между прочим, что мы всегда встречаемся в темноте. Тогда было темно, и теперь тоже… Ну в общем, тогда вы обошлись со мной грубо, и мне хотелось посмотреть, не можете ли вы быть повежливей.

— Ну и как — могу?

Она рассмеялась:

— Во всяком случае, стараетесь. — И продолжала уже серьезно: — Вы не похожи на других. Ни на кого из цветных, с которыми мне приходилось встречаться. В вас нет страха, и вы смотрите людям прямо в глаза. Я не думала, что среди цветных бывают такие. Такие неробкие, я хочу сказать. Вы совсем иначе держитесь, чем другие.

— Я такой же, как все цветные, — медленно проговорил Ленни. — Я родился здесь, я один из них. Разница только в том, что у меня были возможности, которых у них не было. Я научился видеть, делать и понимать многое, что для них недоступно. Я узнал, почему одни люди рождаются с белой кожей, а другие с черной, почему у одних волосы курчавые, а у других нет, а когда все это знаешь, то уже не видишь причины бояться человека только потому, что у него кожа другого цвета.

— И таких, как вы, много? Таких цветных, которые не боятся?

— Да. Немало. И с каждым днем становится все больше.

— Я не встречала. Вы первый, и вы совсем не похожи на цветного. Вы просто человек. Те, другие, не такие.

— Цветные только потому так держат себя с белыми, что белые принуждают их к этому. Если б цветных не угнетали, не мучили и дали бы им возможность жить и развиваться по-человечески, они все были бы, как я. Вы бы тогда не сказали, что я не такой, как все. Вы и себя не чувствовали бы иной, чем они. Если б только им позволили быть людьми…

— Вы, наверно, ненавидите нас, — задумчиво сказала Сари, словно только что сделав это открытие.

Ленни сидел неподвижно, вглядываясь в окружающую их темноту. На душе у него было легко, покойно и тихо. Эта тишина в его душе благодатно сочеталась с мирной тишиной вельда. И он смутно чувствовал, что все это как-то связано с Сари, что именно ее присутствие рождает эту гармонию.

А Сари еще острее, чем он, чувствовала обаяние тишины. Она растворялась в ней вся, она нежилась в ней с тем наслаждением, с каким старухи зулуски холодным зимним утром плотней закутываются в одеяло. Ничего не осталось в душе, кроме неизъяснимого счастья от этой полной отдачи себя.

Внизу, направо, светились огоньки в лачугах цветных обитателей Стиллевельда. А налево такие же огоньки горели в краале кафров.

С Большой улицы Стиллевельда донесся одинокий лай собаки. Сари вздрогнула, точно выйдя из забытья.

— Тихо здесь, — сказала она и смутилась, потому что это звучало так банально.