Марга Минко - Стеклянный мост

— Ты что, зарядку делаешь?

— Да вроде того. Мне не повредит. Совсем засиделся.

— Два с половиной года — не шутка.

— А мне кажется — прошло лет десять.

Роза положила открытки в сумочку.

— Но ведь теперь все позади? — Она провела рукой по его рукаву. — Пойдем поищем кафе на открытом воздухе, погреемся на солнышке.

— Если у них найдется что попить.

— Здесь, пожалуй, и найдется. Кофе-суррогат или эрзац-лимонад, не все ли равно? Важно ведь не это.

— А то, что мы опять можем сидеть в кафе, как все люди, верно?

Они медленно пошли дальше в поисках столиков на тротуаре.

Но в нем нарастало чувство или, скорее, знание, уверенность в чем-то, что до Розы пока еще не дошло. Впрочем, не исключено, что она просто притворялась. Скрывала свои дурные предчувствия. Она сказала: теперь все позади. Но это была неправда. На самом деле все только начиналось.

Муха где-то затаилась. Вероятно, сидит на краю кровати. Внизу по-прежнему горит свет. И слышится скребущий звук, как будто там что-то шлифуют напильником.

Он был прав. Жить после войны оказалось тяжелее, чем прятаться от немцев на ферме. Бывали дни, когда они с Розой едва решались заговорить между собой. Некоторые слова вообще перестали употреблять. А другие приобрели для них двойной смысл.

Сосед что-то уронил на каменный пол. Определенно в сарае у него стоит верстак. Может быть, жене не нравится его хобби и потому он занимается своими поделками поздно вечером, когда она уже спит?

После освобождения они еще около месяца оставались в деревне. Поезда пока не ходили, добраться до дому удалось не сразу. Они продолжали жить на ферме, но уже в другой комнате, и хозяева угождали им, как могли. Роза ждала спокойно, а ему не терпелось. Каждый день он ходил в деревню узнавать, работают ли уже междугородный телефон, почта, телеграф. Служащий в окошечке всякий раз отвечал одно и то же: "Менеер, наберитесь терпения, делается все возможное, чтобы навести порядок в стране".

Он скрестил руки под головой, вытянулся в постели. Роза беспокойно ворочалась во сне. Может, все-таки встать и задернуть шторы?

Когда они вернулись в свой город, выяснилось, что в их доме живут три семьи. Пришлось остановиться у знакомых. Получить другой дом было нелегко. Власти — ничего не скажешь — старались, шли им навстречу. Им предлагали на выбор — временно поселиться в доме на несколько семей и ждать, когда освободится жилье, которое их устроит, или занять дом в соседнем городке. Они выбрали второе. Домик был совсем маленький. Первое время Роза иногда всплескивала руками: как же они все разместятся, когда вернутся дети? Он не знал, что сказать. Она смотрела на него долгим взглядом.

— Вот увидишь, — говорила она, — в один прекрасный день они вдруг войдут в эту дверь. Жак не такой выносливый, как Стелла, зато берет смекалкой. Ну а Стелла не пропадет, она же настоящая спортсменка.

Он слушал, пряча глаза. Знал: она сама не верит своим словам. Говорит это для него. И для того, чтобы обмануть себя. Чтобы немного разрядить напряженность, возникшую между ними. Или просто для того, чтобы хоть изредка произнести имена детей легким будничным тоном, словно ничего не случилось.

Когда Стелла выступала на соревнованиях, он всегда ходил смотреть. Летом перед самой мобилизацией она обыграла известную английскую теннисистку. "Девчонка просто великолепна", — сказал сосед по трибуне. "Это моя дочь". — "Тогда я вас поздравляю". В то же лето Жак кончил гимназию и уехал в Роттердам, где собирался поступить на экономический факультет. Ни Жак, ни Стелла не вернулись. Никто из родных тоже не вернулся. Ответы из Красного Креста не оставляли сомнений насчет их участи. В местном отделении Красного Креста можно было ознакомиться со списками погибших, они с Розой ходили их читать. Он водил пальцем по столбцам. Увидеть напечатанными черным по белому родные имена, пусть даже они стоят в списке тех, кто никогда не вернется, — это тоже была встреча.

В городе, где они раньше жили, до войны была довольно большая еврейская община, однако от нее ничего не осталось. Немногие уцелевшие из молодых постарались нелегально выехать в Палестину. Но сама эта пустота затягивала его с силой, которой он не мог противиться. Он регулярно ездил на автобусе в свой прежний город. Розе он говорил, что приводит там в порядок дела. Конечно, и правда надо было подумать о делах. Фринс, который на время оккупации взял их на себя, уже несколько раз приезжал к нему. Но, убедившись, что и без него все идет своим чередом, он почувствовал себя в какой-то мере лишним. Раньше-то ему бы и в голову не пришло переложить свои заботы на других: он старался всюду поспевать сам, всегда, как говорится, держать руку на пульсе. Теперь, выходя из автобуса, он некоторое время стоял в нерешительности. Пойти к себе в контору? Иной раз он так и поступал. Но обычно он брел в другую сторону. Он искал. Искал приметы прежней жизни — дома, улицы, магазины.

Однажды ему захотелось взглянуть на старую синагогу. Там теперь помещался склад. В соседнем доме, где раньше жил раввин, было какое-то предприятие. Мысленным взором он увидел субботнее утро, мужчин в высоких шляпах, они здоровались за руку у входа, негромко беседовали в вестибюле. Он сам стоял у своего постоянного места, завернувшись в талес, опершись о деревянный пюпитр. Вдыхал сладкий запах, похожий на запах кожи, и поглядывал наверх, где в огороженном решеткой помещении для женщин находилась Роза. Перед высокой ступенькой подъезда остановился грузовой пикап. Рабочий в комбинезоне подбежал к парадной двери, которая прежде открывалась только в особых случаях — при бракосочетаниях или посещениях главного раввина. Дверь распахнулась, скрежеща шарнирами, и ударилась о стену. Другой рабочий вынес из пикапа штабель коробок. Он заглянул в открытую дверь. В просторном помещении стояли упаковочные столы. Противоположная стена, у которой когда-то находился священный ковчег, была занята стеллажами. Он завернул за угол каменной ограды, подошел к боковому входу. У ограды громоздились упаковочные корзины. Эта ограда разделяла двор синагоги и сад раввина. Бывало, они сидели в помещении за молитвенным залом, разбирая священные тексты, и туда долетали голоса детей раввина, игравших в саду. Часто с ними была Стелла. Когда она качалась на качелях, он видел в окно ее лицо, взлетавшее над оградой. Она окликала его, и он ждал, когда она снова взметнется на качелях, лицом к нему, с развевающимися волосами, и они махали друг другу. Он вошел в вестибюль и спросил:

— Если не секрет, что это за фирма?

— Оптовая торговля писчебумажными товарами ван Ресема.

— И давно она здесь?

— Да нет, не сказать чтобы давно, года два. Раньше здесь была еврейская церковь.