Марга Минко - Стеклянный мост

— Помните, как вы были у нас в гостях, когда я со своими учениками давал домашний концерт? Ваш сын был очень способный. Мой лучший ученик.

Он кивнул. Сказал, что помнит.

— Мы живем в том же самом доме. — Менеер Виссер побарабанил своими тонкими пальцами по столу. — Когда я вернулся, я даже немного удивился, что моя жена по-прежнему живет там.

— Вот как? Вы были в отъезде?

— Да. Вы не знали? Год в Вюхте, год в Бухенвальде. — Менеер Виссер рассмеялся. На его впалых щеках выступили красные пятна. — Вот так-то. — Он помешал ложечкой свой кофе; его клинообразная, с сильной проседью борода доставала до края чашки.

Изможденное лицо и борода. Вот почему он не сразу узнал учителя музыки. Они пили кофе, разговор иссяк. Он чувствовал, что это молчание сродни молчанию у него в доме. Наконец он спросил:

— Вы снова даете уроки?

— Конечно. Собираюсь открыть музыкальную школу. Это моя давнишняя мечта.

— Как было… там?

Менеер Виссер посмотрел мимо него.

— Я стараюсь как можно меньше вспоминать об этом, хоть забыть и нелегко. Не очень приятные воспоминания. — Он встал. — Мне пора.

Он глядел вслед худому мужчине, который удалялся странной, дерганой походкой — видно, что-то было нарушено у него в двигательных центрах. Солнце пробилось сквозь серую пелену, луч упал на столик. Выйдя из ресторана, он натолкнулся на ребенка, протягивавшего ему две горсти песку.

— Деда, хочешь пирожка?

Его угощали, и отказаться было нельзя.

— Спасибо, — сказал он.

Сжимая в ладони влажный песок, он пошел по дорожке вдоль пруда, мимо скамеек. И увидел на горбатом мостике свою жену. Свернуть он уже не мог. Сейчас начнутся расспросы.

И вот они встретились.

— Я думала, ты у себя в конторе.

— Роза, что ты здесь делаешь?

— Я могла бы спросить тебя о том же.

Он просеял песок сквозь пальцы, вытер ладонь о пальто и взял ее под руку.

— Ты уже приезжала сюда?

— Несколько раз. Но ненадолго. Надо ведь было успеть на автобус, уходящий раньше, чем тот, на котором приезжаешь ты.

— Ты всюду побывала?

Она кивнула.

— Да, всюду, и повстречала довольно много знакомых.

— О чем ты с ними говорила?

— Так, о том о сем. Я не очень-то люблю пускаться в разговоры. Они, конечно, расспрашивают. Хотят все знать точно.

— Так и со мной. Ты хотела бы снова жить здесь?

Они перешли мостик. Он заботливо помогал ей при подъеме и спуске. Она была в черном зимнем пальто с большим воротником. Раньше черный цвет ее молодил.

— Нет, ни к чему это. Нам там хорошо живется, верно? А сюда ведь мы можем наведываться.

— Тебя тянет увидеть все это вновь?

— Иногда. Я хожу по нашей улице, хожу по центру. Смотрю на дома, стою перед витринами.

— И представляешь себе, каким все было прежде?

— Я пытаюсь увидеть все таким, какое оно сейчас.

— Зачем? Чтобы сравнить?

— Потому что мы вернулись. Потому что жизнь продолжается.

Она сумела пойти дальше, чем он, или это только так кажется? Странно, что они не встретились раньше. Он хотел сказать о разоренной синагоге, о доме ее сестры и о менеере Виссере, который сидел в концлагерях, но вместо этого сказал:

— Ты права. Сегодня мы поедем на одном автобусе?

— Да, и нам уже пора.

Они вышли из парка и направились к автобусной остановке. Когда кто-нибудь здоровался с ними и хотел остановиться поболтать, они отвечали на приветствие, но решительно продолжали свой путь.

Он посмотрел на часы. Скоро половина второго. Что все-таки делает сосед в сарае? Напрасно они с Розой так сторонятся людей, а уж с соседями общаться сам бог велел. Соседка, кстати, кажется, довольно приятная женщина. Почему он ни разу не попытался поболтать с ней? Ведь слова рождаются так легко, когда перебрасываешься ими через садовую изгородь. И тема всегда найдется: погода, саженцы, новый каток для выравнивания газона, который он покупает, урожай помидоров, такой обильный, что им с женой вдвоем и не съесть. А выбрасывать — грех. Ешь от пуза и хоть залейся питьем… Сейчас снова появилось все, что душе угодно. В природе все идет своим чередом, ее дары прорастают из земли, и уходят в землю, и снова прорастают.

Теперь внизу было тихо. Но свет еще горел. Может быть, сосед лег спать, а выключить свет забыл? Он поднял голову и прислушался, возится ли еще сосед в саду. И действительно что-то услышал — и не поверил своим ушам. Он сел в постели, выпростав руки на одеяло.

— Роза, — прошептал он, — Роза, ты спишь?

Но он уже не сомневался. Сосед насвистывал. Насвистывал мелодию, которая тогда, во время оккупации, у всех навязла в зубах, от которой некуда было скрыться… Он знал несколько слов этой песни: "Die Fahnen hoch, die Reihen fest geschlossen, SA marschiert…" [5] "Сомкнув ряды и развернув знамена, шагает грозно строй штурмовиков…" (нем.) . Такая мерзость, а ведь запомнилась! Сосед свистел тихо, сквозь зубы, словно таясь от людей.

Почему этот человек среди ночи насвистывает марш штурмовиков? Ему стало еще жарче, пот выступил на лбу, на шее, градом покатился по спине. Может быть, мотив просто случайно всплыл у соседа в памяти? Но у кого теперь всплывет в памяти именно этот мотив? Война кончилась восемь лет назад. Соседу на вид лет тридцать пять. Бывший фашист, только что отсидевший срок? Целых восемь лет… Значит, вина у него немалая, возможно, он занимал высокий пост или выдал кого-нибудь. Почему бы нет? А впрочем, ведь люди, когда остаются одни, вытворяют самые нелепые вещи. Думая, что их никто не видит и не слышит, они корчат рожи перед зеркалом, показывают язык, дирижируют невидимым оркестром, произносят слова, которые обычно никогда бы не решились выговорить вслух, насвистывают песни, которых сейчас никто уже не хочет слышать, но мотив которых застрял у них в памяти. Вполне вероятно, что сосед даже не знает, какая это песня. Зачем сразу предполагать худшее?

Он посмотрел на жену. Хорошо, что она не проснулась. Он снова лег, натянул на себя одеяло. Ему больше не было жарко. Надо попытаться заснуть. Утро вечера мудренее. Может, он зря разволновался. Завтра он разузнает о соседе, и окажется, что тот никогда не был фашистом. Впрочем, не все ли равно, был сосед фашистом или нет. Это ничего не меняет.

Свет в саду наконец погас. Но сосед продолжал насвистывать.

Порой я думаю, что если сделать фильм о чьей-нибудь жизни, то в каждом втором кадре будет присутствовать смерть. Все протекает так быстро, что мы этого попросту не замечаем. Гибель и возрождение поочередно, как вехи, дробят жизненный путь, но от бега времени он кажется непрерывным. Теперь ты видишь, мальчик, если мерить жизнь обычной меркой, нельзя даже смутно представить себе, что происходит.

Совершенно точно известно, что оба слесаря-водопроводчика коммунальной службы утром того четверга не направились, как обычно, из центральной котельной прямо на работу, а по дороге сначала заглянули в "Саламандру". Ночью подморозило, ртуть упала до десяти ниже нуля, и запотевшие окна автофургона моментально покрылись тонкой наледью.