Франсин Риверс - Царевич[The Prince]

Ионафан был натянут, как струна. Он ждал. Бог не переменит своего решения.

— Приведите ко мне царя Агага, — приказал Самуил.

Все глаза обратились на Саула.

— Идите! — вымолвил царь. — Делайте, как он говорит.

Через несколько мгновений Ионафан увидел царя амаликитян. Тот шествовал перед стражами с высоко поднятой головой. Ясное дело: он считал, что самое горькое позади, смерть уже не грозит ему, и в руках Саула он в безопасности. Кивнув Саулу, он поднял глаза на Самуила и задрожал.

Самуил выхватил меч из ножен Саула: — Как меч твой многих матерей лишал детей, так мать твоя пусть лишена будет сына. — Он взмахнул мечом и стремительно опустил его на голову амаликитянина, не успевшего даже пошелохнуться.

Бездыханное тело Агага рухнуло на землю с разрубленным черепом.

Все разом заговорили. Вновь завладев мечом, Саул размахивал им в воздухе. Он приказал начальникам войска распустить своих людей. Пусть идут по домам. Амаликитяне больше не угрожают Израилю. Подозвал Авенира:

— Возвращаемся домой, в Гиву.

Ионафан пошел за Самуилом. Долгое время они шли вместе в молчании, наконец, Самуил остановился и взглянул на Ионафана.

— Господь раскаялся, что воцарил Саула над Израилем.

Он стоял, прямой и безмолвный.

Ионафан с небывалой остротой почувствовал себя отверженным: как будто это он несет ответственность за все грехи своего отца. Плечи его содрогнулись. Слезы заструились по щекам.

Самуил сделал шаг вперед, стиснул руку Ионафана в своей руке: — Господь — спасение твое. Да будет благословенно имя Господне.

— Да будет так, — выдавил Ионафан.

Самуил разжал руку: — Я иду в Раму, — и, сгорбившись под тяжестью горя, зашагал прочь.

Ионафан не знал, что видит любимого наставника в последний раз.

С того дня отец изменился: Ионафану это было очевидно. Когда с ним случился первый из странных его припадков ярости, Саул, схватившись за голову, стал громко разговаривать с неведомым собеседником: — Не буду тебя слушать! Не буду! — Схватив чашу, он швырнул ее в стену. — Почему я должен слушать тебя? — Он перевернул стол.

Придворные с опаской наблюдали за ним из–за дверей, прячась, как только царь поворачивался в их направлении. Ионафан отослал всех и один остался у дверей отцовых покоев. Он не хотел, чтобы царя видели таким. Стоит разнестись вести о том, что Саул сошел с ума — в Израиле настанет смута, и он станет легкой добычей для врага.

— Он сказал: моей династии конец! — Глаза Саула дико блестели. Что–то невнятно бормоча, он рвал на себе одежду. По лицу стекал пот. Изо рта шла пена. — Почему я должен тебя слушать: ты ведь ненавидишь меня? — Он сорвал с головы тюрбан. — Убирайся прочь! Оставь меня в покое! — Он раскачивался из стороны в сторону. — Авенир!

Авенир схватил за руку Ионафана, глаза его расширились от страха: — Мы должны как–то помочь твоему отцу, иначе мы все погибнем.

— Я не знаю, как ему помочь. Говорить с ним бесполезно.

— Авенир!

— Поговори со своей матерью, — шепнул Авенир. В голосе его ощущалось напряжение.

Иногда женщине бывает известно, как успокоить мужчину. — Он развернулся и вошел к царю.

— Я здесь, господин мой.

— Ты послал соглядатаев следить за Самуилом?

— Да, господин.

— Я хочу, чтобы с него не спускали глаз. Я хочу знать о каждом его шаге…

Ионафан пошел к матери. Она теперь жила в новых покоях, отдельно от царя, который взял себе наложницу. Слуга ввел его в комнату, и он увидел мать за ткацким станком. Она с улыбкой подняла на него глаза, но сразу же нахмурилась.

— Садись. Скажи, что тебя тревожит.

Он пытался подобрать слова. Глядя на разноцветный пояс, который ткала мать, он выдавил из себя улыбку.

Она проследила за его взглядом, провела рукой по ткани. — Это подарок. Для твоего отца.

— Он с гордостью будет носить его.

— Это он тебя послал?

— Нет.

Она скрестила руки. — Я слышала о его припадках, хотя вы с Авениром и остальные пытаетесь сохранить это в тайне.

Ионафан стоял и смотрел в решетчатое оконце. Он даже и думать не хотел о том, что будет, если молва о безумии отца распространится. Сейчас его отец уязвим, как никогда.

— Расскажи мне, что с ним делается, Ионафан. Я сижу здесь практически взаперти со своими служанками.

— Некоторые говорят, что отец одержим злым духом. — Сам он скорее полагал, что Саула сводит с ума чувство вины. — Но мне кажется, дело в другом.

— В чем?

— Иногда, когда я слышу, что он бормочет, я думаю: может, это Бог пытается говорить с ним. Он же ожесточает сердце и разум и противится Ему. — он обернулся. — Не знаю, что делать, мама.

Мать сидела, опустив голову. Потом поднялась, подошла к нему, встала рядом у окна. Мгновение посмотрела во двор и повернулась к нему.

— Твой отец всегда любил звуки гуслей. Возможно, если кто–то будет играть ему во время приступов, — она нежно погладила его по плечу, — он успокоится.

Ионафан упомянул о предложении матери личным слугам царя, а те передали его Саулу.

— Хорошо, — сказал царь. — Найдите хорошего музыканта и приведите ко мне.

Тут подал голос один слуга — из колена Иудина: — Я видел у Иессея Вифлеемлянина сына, умеющего прекрасно играть на гуслях. И не только. Он храбрый и разумен в речах. И выглядит он неплохо. И Господь с ним.

Саул приказал послать за ним.

Парнишка появился при дворе через несколько дней, ведя за собой осла с поклажей: хлебом, мехом вина и козленком — дары, чтобы не оставаться должным царю за его содержание. Среди ночи, когда злой дух сошел на царя, музыканта вызвали к нему, подняв с постели.

При первых же звуках гуслей царь затих.

— Господин — пастырь мой, — негромко и протяжно запел мальчик. —

я ни в чем не буду нуждаться.

Он покоит меня на зеленых лугах

и водит меня к водам тихим.

Царь сидел, сжимая виски пальцами.

— Он подкрепляет душу мою,

направляет меня на стези правды,

ради имени Своего.

Если я пойду и долиною смертной тени,

не убоюсь я зла, потому что Ты со мною.

Саул подался вперед на подушках, слушая пение отрока. Ионафан видел, как отец постепенно расслабился, закрыл глаза. Голос певца был чист и приятен, но дело было не в нем. Слова этой песни несли мир в царские палаты.

Кто–то рядом прошептал: — Отрок хвалит царя.

— Нет, — Ионафан смотрел на мальчика. — Он поет хвалу Богу.

Песня продолжалась, комнату наполняли слова и звуки настолько свободные и сладостные, что, слыша их, смирялись и неистовые мужи.

— Твой жезл и Твой посох —

они успокаивают меня.

Ты приготовил предо мною трапезу

на виду у врагов моих,