Галина Докса - Мизери

— На цены не смотри.

«Я жалка? Почему он ни разу… Сколько нулей?.. Да, время, когда я считала нули, кажется, миновало. Если мамины ключи не найдутся, сделаем дубликат… Купить краски! Он еще не видел моей седины. Могу я попросить у него денег? Каким простым становится все, когда вопрос жизни разрешается деньгами. Только деньгами! Как же я раньше не видела этой потрясающей простоты! Год назад… Ах, я ничего не помню, что было год назад! Кажется, мне было жаль… Что ж теперь?»

— Розовые — как тебе?

«Ремонт? Поймать его взгляд. Взять за руку… Рано… Ах, обои! Неужели мне не все равно?.. Голубые, с рыбьим рисунком…»

— Мне нравятся голубые.

— По–моему, темноваты. У тебя северная сторона.

— Восточная. Ты прав. Лучше розовые. Они моющиеся?

— Разумеется… Ну-с, у меня тут сосчитано, давай проверим…

Они сблизили головы над блокнотом с расчетами. Света вынула руку из кармана и коснулась плеча Игоря, как бы смахивая пушинку. Игорь был сосредоточен и нахмурен — слишком нахмурен, чтобы заметить взгляд, просивший ответа. Магазин сиял огнями, отразившимися в десятках зеркал. Бумажная радуга зло прошелестела, лишаясь одного из лучей. Продавец увязал рулоны в крепкую поленницу. Игорь вскинул ее на плечо и понес к машине. Они забрали остаток. Розовых больше не было…

Света задержалась на минуту у выставки светильников — подкрасить губы. Она никак не могла отделаться от привычки облизывать их. Этой осенью она поменяла тон помады с темно–вишневого на ярко–розовый. Тон назывался «цвет шиповника». Цвет шиповника, не облетавший до середины сентября, до первых утренних заморозков, высеребривших улицы и дворы амальгамой инея.

Береза под окном осыпала листву. Листья с тихим звоном падали на землю, будто монеты, выскользнувшие из слабой горсти. День убывал. Просыпаясь утром, Света заставала Игоря уже работающим. Света не помнила, когда пришел он: вчера, позавчера или только сейчас, за минутку до ее пробуждения. Так часто бывало у них, и она уже не удивлялась странному распорядку жизни, как если бы ремонт, поглотивший Игоря и казавшийся бесконечным, являлся главным законом нового времени. Она не смела бороться и восставать против этого закона, но тщательно обдумывала его затемненную формой суть, словно в поисках лазейки. Ремонт, как понимала она все лучше день ото дня, заменил собой десять лет расставаний и встреч. «Де–факто», — понимала Света, проснувшись. Игорь работал почти бесшумно. Так ли же понимал этоон?

В точности так.

Впрочем, они молчали друг с другом. Молчать было просто. Спокойно. Немного странно — но, впрочем, почти как всегда. Как если бы прошлое было разбито вдребезги. Света не жалела о прошлом, готовая послушно жить, ловя осколки радости, брызнувшие в руки. Острые края льнули к пальцам, но никто не чувствовал боли. Соскребая краску с оконных рам, Игорь разбил стекло. Света хотела помочь, но он отогнал ее:

— Сам.

— Давай забинтую!

— Не надо.

— Да течет же… Дай!

Она хотела слизнуть каплю, но он вырвал руку и продолжал работать. И опять они молчали до вечера.

Со дня похорон миновало два месяца. Ни разу с тех пор Игорь не поцеловал ее. Света ждала, готовая радоваться. Игорь вставил стекло, покрасил рамы и двери и принялся за потолки. Сентябрь шел к концу. Света ждала. Становилось все труднее. Так ли трудно было и ему?

В точности так.

Иногда, заговорив, они прерывали речь на полуслове, напуганные смыслом слов. Как если бы сами себе должны были вынести приговор. Да уж и вынесли, но объявить недоставало жестокости. Так ли и с ним?

В точности.

Казалось, они следят друг за другом. Казалось, знают. Казалось, ложь — единственное спасение.

Света ждала. Это было мучительно.

Приблизился день ее рождения. Краснея, она попросила у Игоря денег и заказала столик в маленьком ресторане, который, знала она, нравился ему по воспоминаниям юности. За последние недели Света поправилась, помолодела; аппетит у нее был отменный, только вот сон не налаживался.

— Торчу на колесе, — однообразно шутила она и проглатывала таблетку.

Игорь, если он приходил с вечера, натянуто улыбался, отводил взгляд и повторял однообразно:

— Ты плохо выглядишь.

Эти слова с недавних пор раздражали ее безмерно. Она знала, что никогда не была такой красивой, как в ту осень. На улице она ловила быстрые мужские взгляды и отводила их улыбкой. Новый учитель физкультуры, увидев ее впервые, не удержался и цокнул языком. Молоденькая Инга, имевшая виды на учителя физкультуры, долго исподтишка приглядывалась к ней, пока не спросила во всеуслышание:

— Какой у вас рабочий стаж, Светлана Петровна?

— Непрерывный? — хитро вывернулась Света. — Тринадцать месяцев.

Она покинула учительскую, не дожидаясь обнародования точной цифры своего возраста. Цифра эта, так же как цифры на ценниках товаров, заваливших город, была ей безразлична. После смерти матери Света испытала такой прилив молодости, как будто… Будто вся кровь в ней свернулась и не течет, а колеблется сухими пленками, как лепестки тяжелых, без стеблей и листьев цветов, шуршащих томительно–звучно. Так молодо было ей, что, минуя лифт, она взбегала на свой высокий этаж и, поворачивая ключ в замке, по числу поворотов определяя, дома ли Игорь, нетерпеливо звонила четыре раза подряд. Звонок заливался соловьем, Игорь открывал дверь.

— А, привет, — говорил он, хмурясь, глядя на ее губы. — Ужинать будешь? Я скоро ухожу. Запрягли, понимаешь, в родительский комитет. Там тоже ремонт. Слушай, у вас в гимназии ремонтируют за родительский счет?

— Я не знаю, — огорчалась Света. — Кажется, нет. Ты придешь завтра?

Они виделись каждый день.

На трамвайной остановке было, как всегда, пусто. Шел густой липкий снег. Должно быть, он шел всю ночь, поскольку машина, стоявшая на другой стороне улицы, вся была облеплена им, так что цвета ее было не разобрать.

«Голубая, — дрогнув сердцем, определила Света. — Голубая или серая. Она всегда тут стоит по утрам».

Учитель физкультуры держал ее под руку. Он был удивительно весел и беззаботен, этот учитель! Совсем как молодой клоун на последнем представлении в чужом городе, откуда предстояло ему уехать с рассветом, уехать, и не вернуться, и не вспомнить ни разу потом о нынешней короткой гастроли. Он говорил без умолку, и шуткам его не было конца. Света же все хихикала, слабея и благодарно взглядывая на него. Учитель держал себя так дружественно–просто, как будто не он прошедшей ночью сделал ей предложение и получил отказ. Ей — немолодой полузнакомой женщине — и от нее, такой слабой, что рассмешить ее было сейчас легче, чем проколоть воздушный шарик.