Галина Докса - Мизери

Павлик был похож на всех, кого когда–либо любила Света. Стоял и стоял перед пустым зеркалом, посасывая палец. Боль так и окатила Свету, жгучая, как запретное воспоминание. Не было сил терпеть, и надо было что–нибудь делать.

— Павел, ты не мог бы вынести мусор? Я тебе сейчас покажу из окна помойку. Вон туда, за горку и направо. Только не испугайся кошек. Они могут выскочить из бачка, как ракеты. Со мной однажды чуть инфаркт не случился.

Павлик молча взял ведро и пошел выносить. Света с Асей стояли у окна и смотрели, как он идет по двору: медленно, ссутулившись, раскачивая легкое полупустое ведро, тускло белевшее в свете дворового фонаря. На обратной дороге Павлик немного покружил по двору, забрался на сломанную горку, постоял на вершине ее, потом решительно спрыгнул, подхватил ведро и зашагал к дому.

Ася опять заплакала. Света дала ей валерианки.

— Прекрати! — сказала Света. — Пожалей мальчишку. У него сейчас шок. И не надо принимать никаких решений. Он живет у меня. Все будет хорошо. И на работу…

— Не надо на работу. — Ася перестала плакать. — Пусть он читает. У тебя есть что–нибудь западное? Какой–нибудь Фолкнер? Какой–нибудь индивидуализм? Какой–нибудь Кнут Гамсун? Пусть он читает.

— Будем читать, Ася. Запишемся в районную библиотеку. Успокойся. Ты когда в Москву?

— Завтра утром. Маленький на свекрови. Я буду звонить. Вы мне — никогда. На всякий случай запиши телефон… Один, в общем, телефон. Там мне передадут. Деньги я буду высылать до востребования, на главпочтамт… Ты нищая, Светка? Я — почти… Уже три года, как я нищая. Белый билет мне не по карману. У Сашки, к счастью, минус восемь. А маленькому только семь.

— Деньги? — вдруг обрадовалась Света и как–то сразу засуетилась, захлопотала: — Постой–ка!.. Нет, давай–ка мы уложим сначала ребенка. Иди открой ему. И не мучь ты его своими придирками, мамаша!

Пришел Павлик с пустым ведром, и они почти насильно уложили его на кровать Светиной мамы. Была уже глубокая ночь. Свете смертельно хотелось спать, но она понимала, что в эту ночь ей не придется сомкнуть глаз, как бы ни торопилась Ася рассказать ей свою жизнь, такую длинную и трудную, что странно становилось Свете иногда в течение рассказа. Непостижимо, как вообще может жить человек — и радоваться, и любить, и рожать детей, и верить в их возможное счастье в этом мире, навалившемся на него всем весом, как рухнувшая балка на грудь шахтера, забытого в темноте подземного тупика.

………………………

— Как у тебя–то? — спросила Ася под утро. — Ты выглядишь неплохо. Моложе меня лет на десять.

— Серьезно?

— Ну да. Ты выглядишь как женщина, которой не все равно, как она выглядит. Ты — одна?

— Одна.

— И правильно.

Свете, чтобы рассказать свою жизнь Асе, достаточно было одного слова. Так повелось с юности. Ася очень любила Свету. Любила, жалела и умела рассмешить ее в любое время дня и ночи легкой ужимкой, жестом, анекдотом, рассказанным кстати…

— Аська, как ты думаешь, — Света поколебалась немного, — можно забеременеть в сорок лет с диагнозом «вторичное бесплодие»?

— Сколько угодно, — Ася встрепенулась и стала серьезной до смешного. — Но лучше не надо.

Они помолчали с минуту.

— Какой срок? — деловито спросила Ася.

— Если от святого духа, то… Критический. А если нормально, то сама не знаю. То есть, кажется, все сроки вышли.

— Ты сумасшедшая.

— Я не виновата. Вдобавок не уверена. Мне еще, знаешь, приятно иногда помечтать, что это опухоль так бурно во мне развивается. Приятно, знаешь, иногда помечтать о смерти.

— Не дури! Ты была у врача?

— А как же! Они и говорят: доброкачественная, говорят, у вас опухоль. Можно подождать.

— Так что же ты?

— Я и жду.

— Чего, глупая ты моя?

Ася заплакала. Света уж не знала, что с ней делать. Но Ася справилась сама.

— Чего ты ждешь? Что рассосется? Или… — Она посмотрела на телефон. — Может быть, телефонного звонка?

— Конца света, — дурачась, как бы желая напугать Асю, не проговорила, а провыла Света. — Очень похоже на то.

Она почувствовала себя необыкновенно счастливой. То, что она произнесла наконец вслух мысль, которой все эти зимние месяцы не давала даже легкой тенью скользнуть по коридорам ее внутренней, запутанной в непроходимый лабиринт жизни, сделало существование Светиного ребенка, которого минуту назад не существовало вовсе, таким реальным, как если бы он сам, уже родившийся, выросший, уставший, вошел, поздоровался поцелуем в щеку, отказался поужинать и лег на кровать с книгой. И уснул в комнате за стеной, и даже захрапел: смешно, посапывая и постанывая…

— Кажется, Павлик храпит, — сказала Света. — Вот кто мне поможет с пеленками, а, Аська?

— А это мысль, — обрадовалась Ася. — Прекрасная мысль! Так… когда тебе? Если не опухоль.

— Если не опухоль, то летом. К лету у вас все наладится.

— Не думай ты о нас, господи! Как была, так и осталась, дуреха ты моя. О себе думай. Как ты жить будешь? Вещи продавать? Квартиру сдашь? Надомницей?

— Воровкой, — хитро улыбнулась Света.

И встала, и прошла в коридор, и взяла пудреницу с голубыми розами, и поставила на стол перед Асей. Ей хотелось смеяться.

— Зачем это? — удивилась Ася.

— Открой и посмотри.

Ася открыла, достала из пудреницы колечко и цепочку, покрутила в руках и положила на стол.

— И что? — недоумевая, спросила она Свету.

— Там алмаз еще, — небрежно заметила Света.

И зацепила пудреницу пальцем, и подвинула к себе. Пустая пудреница сверкнула перламутровым донышком. Света изумилась.

— Тут был алмаз, — сказала она Асе, переворачивая пудреницу вверх дном. — Еще утром. Честное слово!

И Света рассказала Асе историю с алмазом: всю, от начала и до конца.

— Поздравляю, — подытожила Ася Светин рассказ. — Тебя обокрали.

— Ты думаешь? — усомнилась Света.

— И зеркало разбили при этом. Иди посмотри, не поцарапан ли замок.

Замок не был поцарапан. Балкона в Светиной квартире не было. Вор, если он ограбил квартиру, должен был быть альпинистом.

— Завтра позвони своей фирмачке и скажи, что согласна у нее работать. Если откажет, то все ясно с твоим алмазом.

— А если не откажет?

— Тогда поработаешь до… До конца света своего. Хоть заработаешь на пеленки.

— Пожалуй, — Света вздохнула. — Как мне не хочется!.. Может, он не был алмазом? Такой обыкновенный, гладкий, граненый… Ну, резал стекло — что с того? Это стекла такие пошли — их чем угодно разрежешь…

— А ты позвони тем не менее. Надо бороться.

— Не хочется, — вздохнула Света еще раз, понимая, что неправа.

Наступило утро. За окном гудела машина и гремели мусорные бачки, опорожняемые над кузовом самосвала. Ася зевнула. «Ей бы поспать хоть часок перед поездом», — подумала Света и сказала: