Филимон Сергеев - Федина беда

— Конечно, все! — неожиданно поддержал его Частоколов, и в груди его опять защемило. — Только одного у тебя нет, Матвей Демьянович Чижиков… И наверное, никогда не будет…

— Чего же это? — лениво спросил старик.

— Совести у тебя нет! — как-то глухо, негромко выкрикнул Иван. — Совести!

— А на что она? — возразил Чижиков. — Ты что, Ванька, и в самом деле глупый?

— Но ведь так нельзя, Матвей Демьянович… Нельзя!..

— Чего нельзя?

— Да шланги-то откручивать…

— А я твой шланг и не откручивал. Вон он на дороге валяется. Принести?

— Эх, Матвей Демьянович, и не стыдно тебе всю жизнь людей обманывать?! Ох, надо бы тебя наказать… И не судом совести — этим тебя, видать, не проймешь… Видишь, три куска масла на телеге лежат. Щас возьму и выброшу в твой колодец! Пусть потом прокурор разбирается, почему Ванька именно масло туда бросил, а не что-то другое…

Старик засуетился, с надеждой посмотрел в оконце второго этажа рубленки, из которого уже настороженно выглядывала его супруга Агриппина Васильевна, подошел к колодцу, закрыл его.

— Да ты не трусь, дед, — спокойно и грустно сказал Иван. — Не сделаю я этого, потому что я — человек! Человек я, Матвей Демьянович! И ты будь человеком…

Иван хотел еще что-то сказать, но в этот момент отдаленный рев вездехода довольно ощутимо оглушил тишину Большой Калины. Вездеход, по-видимому, вынырнул из густой, еще не вырубленной сосновой рощи, потому что гул его сначала был довольно слабым, а потом вдруг стал быстро расти. Вынырнув из леса, машина круто свернула к колодцу Чижиковых и остановилась у самой телеги. Из вездехода с шумом вылезло четверо бородатых геологов, одного из которых Иван узнал.

— Здорово, Иван, — пробасил знакомый Частоколову парень в зеленом комбинезоне и с черной как смола бородой. — Прости нас. Ведь мы тоже без выходных пашем… Перепутали мы шланг-то. Помочь хотели, а оно… видишь как…

— Это я во всем виноват, — опять с какой-то болезненной грустью процедил Иван. — Точнее, мы с Матвеем Демьяновичем, — еле слышно добавил он, не глядя на растерянного старика.

— По-видимому, вы и есть Матвей Демьянович Чижиков? — обратился бородач к жителю деревни.

— Да, я! — вздрогнул дед.

— Сносить будем ваше хозяйство, — вдруг тоном большого начальника сказал старший геолог и, с издевкой глянув на старика, озорно подмигнул Частоколову. — Конец Большой Калине! И баням черным, и амбарам рубленым пора пришла!

— Чего? — не поняв, переспросил старик.

— Уже решение облисполкома есть… бумаги подписаны…

— Чего? Чего? — никак не верил своим ушам Чижиков.

— Под этой деревней нефть нашли, — строго пояснил старший геолог. — Скважину бурить будем, нефтепровод протягивать… Хватит, старик, чавокать.

Геолог достал выписку из приказа насчет ликвидации всех построек в Большой Калине, протянул деду.

Геологи уехали, Матвей Демьянович почти до самой ночи просидел у колодца, никак не веря случившемуся.

Никак не мог он поверить, может, всю жизнь не верил бы, но через две недели из райцентра приехали первые командировочные и для начала снесли все изгороди Большой Калины.

После этих событий Иван Частоколов несколько раз навещал старика, но это был уже совсем другой человек. Матвей Демьянович продал скот, перестал собирать грибы, ягоды, забросил охоту, распустил уловистые мережи, наконец утопил лодку и сделался совсем бесхозяйственным старцем. Он ждал переселения в районный центр.

— Это я открутил шланг, — однажды признался он Частоколову и, стряхнув слезу со щеки, долго молчал пристально вглядываясь в светлые и какие-то до боли простодушные глаза молоковозчика. — Может, геологи узнали про это и вдвойне осерчали…

— Откуда им знать, — успокаивал его Иван.

— Но ведь они видели, как я шланг-то на дорогу бросил. Прости меня, дурака старого… — Старик неожиданно упал на колени перед табуретом, на котором сидел Иван, и вдруг громко завсхлипывал. — Прости, Ваня… за шланг прости. Мы ведь теперь все одним узлом повязаны… Нельзя нам ссориться… никак нельзя… И то, что масло бензином пропахло, в этом не только мы с тобой виноваты… все люди…

— Как так?! — удивился Иван.

— Очень просто. — Старик медленно поднялся на ноги и, подойдя к вековой изгороди, опять завсхлипывал. — Ягоды и грибы, Ванюша, нынче бензином пропитались… Даже пчелиный мед нефтью горчит. Беда с нашей землей случилась, неслыханная беда! Конец Калине… ночами не сплю… Начальство уже догадывается об этом, но пока молчит. Ведь месяц-то назад геологи все луга нефтью залили. Нефть-то в землю постепенно ушла, а беда осталась. А ну-ка, пойдем в дом, я тебе кое-что покажу.

Старик взял Ивана за локоть и, смахивая на ходу слезы, растерянно потянул молоковозчика на чердак двухэтажного дома.

— Вот, Ванюша, голубятня моя… спасти почтарей я так и не успел, — со вздохом выдавил он, поднявшись по крутой лестнице. Лицо его вдруг сделалось строгим, сосредоточенным, глаза вспыхнули, округлились. — На этой неделе все померли. Теперь у нас ни одного голубя не осталось, а ведь я надеялся, Ваня, особенно после случая с маслом… на мудрость начальства надеялся. А оно, видишь, что получилось… Выходит нефть-то масла дороже, и деревни нашей дороже, и пастбищ, и луговин… Неужели и в самом деле так?! Что ж это делается, Ваня? Что ж дальше будет? Скажи, скажи мне…

Старик свесился с печки, глянул в оконце.

— Вьюга хлыстом бьет, а я гасну.

— Че? — откликнулась старуха.

— Че? Че! — незлобно передразнил старик. — Квасу дай…

Старуха слезла с полатей, налила кружку, ласково протянула:

— Пей, бог с тобой.

Старик взял кружку, задумался:

— Огурчика бы…

Жена юркнула в подвал, быстро отыскала огурец.

— Еще че? — переспросила она.

— Эх… На печь лезь, — тихо, почти шепотом ответил супруг.

— Зачем?

— Лезь, кому говорят! Да ближе, ближе…

— Куда ближе-то? — тихо проговорила жена. — Вся твоя, Степанушка.

— Будет тебе кривляться. Ты лоб пощупай: холодный али нет?

Жена потрогала лоб.

— Холодный, а че?

— Холодный! Все, конец, значит. Одна жить будешь… На тот свет ухожу… Николая Угодника неси.

— Ну тебя… Аль не помнишь? Пронька вчера был… Я ему, охламону, башку отверну! Пришел шалопутный, три огурца съел да Николая Угодника у тебя и выпросил.

— Ему-то он зачем? — Старик посмотрел на пустую божницу. — Ну что, молчишь?

— Да ну тя… Проньке денег девать некуда, вот и бесится. А вчера…

— Что вчера?

— Степан, говорит, где? Я ему — спит, а он буди говорит. Зачем, спрашиваю, черт полуношный? А он уперся как бык, буди, и все. Ветеранам, говорит, нынче награды раздают, и Степке твоему положено…

Старик слез с печи, прихрамывая, дошел до стула, стиснул кулак.