Владимир Карпов - Федина история

В одна тысяча девятьсот тридцать шестом году Дмитрий Кедрин написал свое — знаменитое и поныне — стихотворение «Кофейня». Речь в нем шла о поэтах и поэзии, а, если шире, — о литературе подлинной и мнимой.

Замечателен и глубок по мысли был уже сам эпиграф к этому стихотворению — высказывание Саади: «…Имеющий в кармане мускус не кричит об этом на улицах. Запах мускуса говорит за него».

Вот и за Владимира Карпова, чью первую книгу держите вы в руках, представительствовать — по большому, по «гамбургскому» счету — не надо. Что из того, что он еще молод, что ныне ему нет еще и тридцати, а многие рассказы, вошедшие в этот сборник, были написаны им и в двадцать пять, и в двадцать три года!..

Вольно или невольно, скорее по привычке, чем по традиции, но в последнее время случилось так, что мы привыкли произносить «молодой писатель» с ударением на слове «молодой». Этот эпитет — «молодой» — отражает, конечно, определенный возраст пишущего. Но — не забудем! — широкий читатель выносит оценку произведению без всякой скидки на молодость автора и начало его творческого пути. Ему, читателю, в конце концов не так уж и важно, к какому поколению относит критика писателя, с которым он только что познакомился. Ему важно — ч т о в этой книге, к а к она написана, оставит ли след в душе.

В понятие «молодой писатель» я вкладываю вполне определенное содержание, соприкасающееся с категорией возраста не столь уж тесно. Мне не представляется возможным в этом сочетании заменить «молодой» на «начинающий», как это обычно делается. «Начинающий» — это, если хотите, старшеклассник, пишущий сочинение на вольную тему, это автор рассказа в стенную газету, активный рабкор, селькор и т. п., — другими словами, человек, п р о б у ю щ и й свои силы в искусстве слова. Писатель — высокое звание, уважаемое и ценимое в народе. Тот из молодых литераторов, кто заслуживает его, тот — не начинающий, а н а ч а в ш и й писатель. Когда и как он начинал, про то ведают единицы, родные и близкие, и узнают, может быть, литературоведы. Когда и как он начал — знают десятки тысяч…

Уже по первым журнальным публикациям Владимира Карпова («Наш современник», «Урал») можно было сказать, что в литературу входит интересный, самобытный, многообещающий писатель. В рассказах его присутствуют (хотя и не всегда в развернутом, явственном виде) едва ли не все слагаемые, по которым узнается хороший прозаик: острота сюжета, напряженность жизненных конфликтов, внимание к человеческим болям, сочувствие бедам, жгучие нравственные и социальные вопросы и — от рассказа к рассказу все более крепнущее — умение в нескольких фразах, в коротком диалоге дать сложную подчас картину глубоких человеческих переживаний и чувств.

Но о чем, коротко говоря, были те, более двух лет назад впервые опубликованные «Нашим современником», произведения В. Карпова?

Рассказ «Трехдневки» — о стариках, о старой, бесприютной, доживающей свой век Руси. И в нем, через пронзительное описание горькой, оставленной детьми старости, поднималась великая народная мысль: надо ценить, надо беречь человеческий дар редкий — умение любить ближних и ценить их, не требуя взамен ничего. Второй рассказ (из той же журнальной подборки) — поведал о том, как жестока порой жизнь к молодому, не обтершемуся еще, плохо плавающему в житейских волнах человеку («Не хуже людей»). В третьем рассказе — «Багаев, большая деньга, далекая фирма и высокое небо» — молодой писатель живописал человека, который оскотинился в погоне за длинным рублем и все теперь в жизни через купюры оценивает.

Сильные, образные, берущие за живое рассказы! Но при всем при этом можно было бы говорить, что молодой автор не то чтобы подражает (он не подражает!), а работает в какой-то степени на материале Ф. Абрамова, В. Белова, В. Шукшина — то есть на материале, во многом освоенном литературой и прекрасные произведения уже давшем. Характерно здесь, что даже название одного из рассказов было «шукшинское»: «Багаев, большая деньга, далекая фирма и высокое небо» (ср. у Шукшина: «Космос, нервная система и шмат сала»). Но, повторяем, тем не менее речь в данном случае следует вести не о подражательности и даже не об ученичестве (таком, казалось, объяснимом и понятном, особенно если учесть, что В. Карпова вскормила та же, что и Шукшина, земля, что он свой среди алтайских мужиков), а о с л е д о в а н и и и наследовании ближней и высокой традиции той современной русской прозы, которая занята изучением подлинной и сложной народной жизни. Об этом следовании и наследовании, несомненно, свидетельствуют и некоторые другие рассказы, вошедшие в эту книгу, в частности «Прокопий Каргин», «Федина история».

Но вот спустя несколько месяцев в том же «Нашем современнике» (№ 1, 1979) читатель познакомился с большим рассказом «Вилась веревочка…».

Здесь все другое и о другом!

О чем же? О «трудных» подростках, о том, как дошли они до воровской жизни, как запутались в ней, а теперь сидят за решеткой? Не это чисто внешняя канва. Рассказ силен подробностями, как удачная попытка дать не просто образы и характеры, но и запечатлеть «диалектику души», неуловимые психологические тонкости в ломких, неустоявшихся еще натурах и то, как точно и изощренно используется нравственная ранимость неокрепшего юного человека подонками общества.

Этот рассказ открыл как бы новое — и мощное! — направление в творчестве В. Карпова. «Вилась веревочка…» составляет своего рода «центр» данной книги, ее ядро, к которому так или иначе устремлены многие другие рассказы — «Отцовские руки», «Весною», «Бежит жизнь»… Они, эти произведения, не только (и не столько!) о житейских, социальных и психологических сложностях в жизни ребенка, подростка, юноши, молодого человека. В немалой степени они повествуют о поистине т р а г и ч е с к о м в этой жизни, иногда явно, а чаще всего скрыто трагическом, таком, о каком мы, взрослые, как правило, и не подозреваем.

…Рассказ «Вилась веревочка…», ведущийся от лица героя, заканчивается прямой моральной исповедью, обращением юноши, преступившего закон, к себе. Исповедь-наказание, исповедь-осознание, исповедь — обретение Смысла.

«Не всему находились слева, но как озарение постигалось: надо заботиться о своей душе. Непрестанно глядеть внутрь себя, поверять желания, поступки по тем лучшим чувствам, которые тебя иногда посещают. Помнить о том, что полнило тебя, насыщало, давало жизнь, а что откликалось пустотой и нездоровьем. Грязная душа, как и тело, не дышит, червоточит; дурная пища в душе, как и в желудке, вызывает колики… О родстве не забывать: в нем — ты.