Владимир Востоков - Знакомый почерк

Объясняется все житейски понятно. Когда стало известно, что мистер Дей и Казимир Паскевич — одно лицо, об этом сообщили генералу Баскову. Басков затребовал дело государственного преступника Паскевича, и его прочли все участники группы. У людей, самых разных по складу характера, по возрасту и по опыту, это чтение вызвало одинаковое чувство глубокого омерзения. Вкратце вот какова была деятельность Казимира Паскевича на службе у гитлеровцев в годы войны (попал он на эту службу еще в 1941 году во Франции, в Париже, где работал продавцом магазина мужского готового платья).

Оккупировав землю Белоруссии, гитлеровцы, как известно, вынуждены были вести ожесточенную войну с партизанами, которые действовали почти повсеместно. Одним из важных средств в этой войне они считали провокаторство, подрыв партизанского движения Изнутри. Натуральный белорус, готовый сделаться провокатором, был для них находкой. Паскевич соблазнился возможностью нажиться и отправился в края, которые оставил в поисках лучшей жизни пятью годами раньше.

Для начала — после основательного обучения — его попробовали заслать в партизанский отряд, базировавшийся неподалеку от его родного хутора. Но еще на пути из районного центра к ближайшей деревне он повстречал земляка, который его узнал. Дело было в июле сорок второго, в полдень жаркого дня. Казимир Паскевич шел, прихрамывая, по пыльной дороге с котомкой за спиной и с палкой в руке — у него имелись документы, что он житель Гомеля, инвалид и потому свободен от всяких повинностей. Документы немцами были сделаны так, что каждый без труда обнаружил бы «липу», — это для отвода глаз.

Пыль надоела, и, когда дорога вошла в перелесок, Казимир свернул в сторону, зашагал по траве. Потом услышал журчание ручья в овраге, захотелось пить. Спустился в овраг и тут наткнулся на полуголого парня лет пятнадцати, который стирал в ручье рубаху. Парень посмотрел на него сквозь пушистые белесые ресницы и сказал: «Дядя, а я вас знаю». Оказалось, парень из села, возле которого был родной хутор Казимира. Казимир начал расспрашивать о своих. Парень рассказал, что отца повесили немцы, мать умерла в заточении, а сам хутор сожгли. Где младший братишка Казимира, Стась, парень сказать не мог (кстати, Казимир Михайлович в гостях у брата в Москве говорил, что ничего не знает о судьбе родителей, — это и понятно, хотя выглядит мерзко).

Вроде бы все как нельзя лучше: с такой «родословной» к партизанам явиться не грех. Но отчего-то жутко сделалось Казимиру. Может, оттого, что он вдруг сообразил, что тут не шутки шутят, что борьба идет жестокая и беспощадная. И повернул назад.

Обер-лейтенанту, который снаряжал его, Казимир по возвращении наплел с три короба — мол, никак нельзя ему в отряд, сразу разоблачат, а лучше использовать по другой линии. По любой, но только не в отряд, не в лес.

Тогда его сделали «подсадной уткой». Обер-лейтенант предупредил Казимира, что это еще опаснее, ибо люди, с которыми он будет сидеть в тюремных камерах, — народ тертый, они обладают особым нюхом на предателей. Может быть, именно это наставление и пробудило в Казимире гнусный артистический дар идеальной «подсадной утки». Как ни удивительно, его ни разу не били, хотя за год с небольшим он успел «отработать» в десятке тюрем и добыть весьма ценные для оккупантов сведения. Благодаря его умению перевоплощаться нацисты получили много улик и путеводных нитей, немало подпольщиков погибло в петле или от пули по милости Казимира Паскевича, хотя они вовсе и не подозревали об этом. Это стало известно из архивов уже после войны.

Так что, если генерал Басков и его товарищи и прежде не собирались прекращать операцию по изобличению Дея, то после ознакомления с архивным делом они считали эту операцию своей святой обязанностью.

Обширная квартира Ричарда Славского была отдана на съедение мышам, в изобилии появившимся невесть откуда, — так бывает иногда с опустевшим и заброшенным жильем.

Клуб «Дискуссия» умер естественной смертью. Ричард усердно занимался в институте, куда ему в конце концов разрешили вернуться. Дома он только ночевал. Потому и пустовала квартира.

С Джорджем у него был еще лишь один разговор, кончившийся почти полным разрывом.

Они встретились во Дворце спорта в Лужниках на хоккейном матче — для конспирации. Разговор был минутный, потому что происходил на ходу: по пути с трибун в туалет. Джордж сказал, что Ричард пижон и молокосос, с которым опасно водить знакомство, что Ричард поставил его под удар. Слова были обидные, тем более что Ричард вызвал Джорджа на свидание по важному поводу: он получил телеграмму от Фастова. Сунув сложенный вчетверо бланк телеграммы Джорджу в карман, Ричард шепнул: «Примите мои наилучшие пожелания и проч.» — и отвалил в сторону.

Телеграмма содержала краткое сообщение: «Все собрались ждали вас». Это надо было понимать так: вся сумма денег — то есть тридцать пять тысяч — у Фастова в наличии, он готов их передать и ждет встречи с курьером. Позже станет известно, что Джордж через надежный канал сообщил об этом Дею и одновременно огорчил его новостью: он, Джордж, и его друг Ричард находятся под подозрением и участвовать в акции по передаче денег не могут.

Идея Сысоева начинала давать результаты, но чекисты пока об этом не ведали. Может быть, получив донесение Джорджа, Казимир Паскевич и его шеф Роджерс сочли бы необходимой немедленную повторную поездку в СССР, чтобы заполучить деньги от Фастова. Однако неразумно было бы не пустить в ход и новый катализатор.

Так случилось, что однажды январским днем 1975 года на работу Станиславу Михайловичу позвонил человек, представившийся майором госбезопасности, и попросил пригласить его в гости для делового разговора, что Станислава Михайловича даже обрадовало. Тем же вечером майор пришел в дом на бывшей Песчаной, ныне улице Вальтера Ульбрихта, — это был Сысоев.

Они пили чай и разговаривали с глазу на глаз в комнате, где не так давно Станислав Михайлович принимал брата. Это был для майора Сысоева совсем не простой разговор.

Он не стал начинать издалека, спросил напрямик:

— Станислав Михайлович, вам брат ничего не рассказывал, где он в войну обретался?

— Да вроде был за океаном… Так я понял…

— Получается, очень нехорошая у меня миссия… Вроде почтальона, который похоронки приносил.

— Почему же? Сейчас не война.

— Я вам обязан печальные вести сообщить. О вашем брате.

Станислав Михайлович развел руками.

— Куда уж дальше! Я о нем узнал такое — печальней не бывает. Какой он мне брат!

— Быва-а-ет, — со вздохом возразил Сысоев, чувствуя некоторое облегчение.