Цилия Лачева - Виновата любовь

— Мыслить им лень! — негодовала она, выжидательно глядя на Юрукова, который, как известно, прошел огонь и воду на разных стройках, фабриках и заводах.

— Жми на них, да и все тут, — советовал он. — Они внутри самого производства варятся и кипят с железом вместе, не может быть, чтоб им в голову ничего полезного не приходило.

И шла она от одного к другому, расспрашивала, настаивала, теребила, пока человек, ухватившись за какое-нибудь ее слово, за какую-нибудь ее мысль, не соображал: ну просто рядом витала идея, только он ее почему-то не замечал! Драга приходила к Юрукову с какой-нибудь бумажонкой, и после рабочего дня они забирались к нему в комнату и под светом лампочки ломали головы над этой бумажонкой, то и дело препираясь. Год был трудный. Драга, поощряемая Юруковым, настолько отдалась своим обязанностям и так рьяно выуживала идеи и рацпредложения, что обедала когда придется или не обедала вовсе. Приходя домой, валилась с ног от голода и усталости.

Евдоким стаскивал с нее сапоги, нежно и бережно растирал ноги, ворча при этом:

— Ну зачем ты так убиваешься? Им-то на все плевать!

— Как бы не так — сегодня шестнадцать рацпредложений…

— И сколько из них стоящих?

— На данный момент около семи, — честно ответила она, подумав.

— Не маловато?

— Наоборот. В них и тонкая наблюдательность, и ум, и практичность… А ты ничего не предложишь?

— Я тебе предложу редиску, совсем свежую, и брынзу. Она пахнет глубокими пещерами, в которых зрела года три, не меньше.

Накрыв стол скатеркой, Евдоким подвинул его к кровати, где лежала Драга. Она позволила себе поужинать лежа, но ее голова по-прежнему была занята дневной суетой.

— Фани! — воскликнула вдруг она. — Про Фани я и забыла! И Цанку расшевелю.

— Она много возится со своей дрянной машиной… На днях опять ремонтировала. А в голове у нее все тот же «казенный дом». Думает, одного слова хватит, чтобы мужа вернуть, да слова этого никак не вспомнит.

— Оставь, не серди меня.

Летели дни и ночи. Не успеешь глазом моргнуть — их как не бывало. Евдоким в работе вперед не рвался, но и не отставал, чтобы стыдно не было перед бригадой и больше всего — перед Драгой. Он скрывал свою любовь от чужих взглядов, от этого пестрого столпотворения, которое не останавливалось ни на миг в своем вечном движении. Одни уходили молча («Будто в воду канул», — говорили о таких), другие устраивали шумные проводы в ресторане — повод выпить и поесть с коллегами, чьи образы развеет первый же порыв попутного ветра. Одни искали работу полегче, другие — денег побольше.

Многие были обижены, что приходится работать в таком ветреном, неуютном, злом месте, — такие почему-то были слишком высокого о себе мнения.

Старый, опытный волк Юруков хмуро смотрел на парня, стоящего перед ним, — черненького, худенького, с начавшими пробиваться усами.

— И чего тебе вздумалось нас бросать, а? Только-только в бригаде пообтерся — и сбегаешь. Мы еще и имени-то твоего не узнали толком. Кто ты, какой ты. О чем думаешь. Может, не поняли мы тебя, может, не такие уж мы приятные люди, но видишь ведь, работа у нас серьезная, даже суровая. Может, она тебе не по сердцу?

Парень, кивнув, закурил. У него был большой нос и надменная, тяжелая нижняя челюсть. Юруков перелистал его тоненькую жизнь, вместившуюся в нескольких листках документов.

— И что же именно не нравится тебе у нас?

Парень кашлянул и посмотрел в окно — они сидели в маленькой комнатушке Юрукова, сравнительно тихой, но пыльной, будто покрытой копотью.

— Ну вот. — Бригадир безнадежно пролистал бумаги, лежавшие перед ним на столе. — Ничего блестящего не вижу… Тройка… Не очень-то большие успехи в техникуме — не стараешься, видно.

— Неинтересно мне.

Юруков поднял голову. Который уж раз он сталкивался с такими молодыми людьми — крутятся вокруг собственной оси, полуслепые, хватают воздух раскинутыми в стороны руками…

Стамен Юруков, наставник, спрашивал себя, какого черта ему без конца попадаются такие вот ребята, протирающие джинсы в новых пивных или попивающие кофе где-нибудь в темном уголке, спиной к двери… Работают лениво, с презрительно сжатыми губами. Вот один из них. Юруков дал себе слово поставить парня на ноги, вбить ему в голову сознательность, почтение к рабочему делу. И вот, на́ тебе, провал — и для него, и для парня.

— Послушай-ка, — продолжал он. — Если ты захочешь, ты можешь стать настоящим строителем, понимаешь — место свое найти. А я тебе помогу. Честное слово.

И Юруков приложил руку к сердцу.

Парень проследил за этой рукой и снова отвел глаза. Его смутил искренний порыв бригадира, о котором он до сих пор имел вполне определенное мнение: старый человек, работяга, который и понятия не имеет о радостях жизни.

— Послушай, — повторил Юруков. — Если работа у печи тебе не по силам, я тебе другую подыщу, полегче.

Он перечислил две-три должности, которые все-таки были около него, около его печи (но, конечно, те, что полегче). Парень хмурился и подергивал плечами, точно конь, сбрасывающий узду. В его пестрых красивых глазах Юруков прочел недоверие, даже страх: видно, подозревал, что лукавый начальник хочет обманом приковать его тело и душу к той страшной печи, от которой он пытается бежать.

Юруков понимал, что теряет его. Но что было делать? Он последовательно и спокойно перечислял парню одну профессию за другой, словно торговал ими:

— Сварщик — классная профессия. С нею — весь мир твой! Дальше: экскаваторщик…

— Хватит, — сказал парень и отвернулся к окну. — Весь мир мой? Как бы не так… А что плохого-то в том, что я от этой работы отделаться хочу? Не по душе она мне, не люблю я ее, и все тут.

— А что любишь? Что тебе по душе?

— Это уж мое дело. Больно странные вы все… — Парень запнулся.

«Видно, хотел сказать — „старики“, — подумал Юруков. — Хочется пожить вот так, для собственного удовольствия… и вдруг — нет! Запрещено! А что из того, если хочется попутешествовать, пожить около моря, на какой-нибудь турбазе?..»

— Распластаться в тени под грибком, а около тебя пусть шумят пальмы, — продолжал бригадир уже вслух, — и бренчат гавайские гитары. Да, мальчик мой, и я, бывает, мечтаю об экзотике. Только стоит она миллионы левов, да еще в валюте… А у нас с тобой свои задачи, ясные всем нам и близкие каждому, у нас свое лето, свое море…

— Ну никто не понимает! — закричал вдруг парень. — Кошмар какой-то. Мой отец тоже вот так, сразу: бездельник, лентяй, ничего из тебя не получится!.. А если получится? А? Несмотря на то что мне «хочется чего-нибудь такого», как в песне поется.

— Не знаю, — ответил Юруков с сомнением. — Обычно люди, из которых что-то получается, по-другому стартуют. Это уж точно, поверь моему опыту.