Цилия Лачева - Виновата любовь

Парень поджал губы (видно, чтобы не дрожали), всем своим видом давая понять, сколько «знаменитостей» встретил он в муравьиной строительной семье.

— Потерял сегодня человека, — сказал бригадир. — А жаль…

Он обедал с Евдокимом. Настроение было подавленное: гордость военачальника, делящего с солдатами и хлеб, и тяготы суровых будней, поколебалась.

— Да оставь ты его! — успокаивал Евдоким. — Этот ушел — другой будет.

— Вот это-то меня и гложет. Мы ведь не постоялый двор: один ушел — другой пришел.

— Это жизнь, — сухо сказал Евдоким — и замер с ложкой в руке: в столовую вошел Димитр Пенев. Так стремительно ввалился, что створки дверей еще долго раскачивались, словно удивляясь ему.

Это был он, Дима, но совсем другой, непохожий на себя прежнего.

Юруков побледнел. Дима, его самый любимый ученик, за которого он переживал, как отец за блудного сына, шел к ним — очень похудевший (без животика обжоры и кутилы), подстриженный, выбритый, в сером костюме и белой рубашке, необыкновенно красивый и строгий и даже будто далекий и чужой всем. Люди, недоумевая, столпились вокруг, один кинулся к нему с объятиями. Дима отстранился и лишь протянул руку. Бригадир отодвинул тарелку, встал. Евдоким тоже попытался подняться, но ноги были как ватные. Земля вертелась у него под ногами. Внутренняя дрожь, глубокая, как водоворот, с тихим рычанием полегоньку рушила самое сокровенное, создававшееся долго и терпеливо (в сознании его возникли какие-то фигуры, похожие на чудесные, но такие хрупкие пещерные цветы).

Тем временем Диму стали звать к себе чуть ли не за каждый столик — подымали стаканы, предлагали выпить за встречу. Он, кивая, махал рукой. Его лицо, безусое и безбородое, без шапки кудрей, выглядело сухим, острым, настороженным. Новое лицо.

— Эх-хе-хе-е, — вздохнул Юруков, успокаиваясь и снова принимаясь за суп. — Вернулся как человек. Вернулся под родную кровлю.

— Остается? — спросил Евдоким тонким, срывающимся голоском.

— Остается! — кивнул бригадир. — Сдал экзамены, готовит дипломную работу. А тот желторотый: нет, мол, больших людей на нашей стройке! Видите ли, нет людей, достойных подражания. И в цехе у нас есть. Присмотрись только, придави свою лень да раскрой глаза пошире. Юруков продолжал, говорить, сияя глазами и помахивая то одному, то другому, будто принимая поздравления по случаю своего личного успеха. Евдоким, потемневший и молчаливый, забыл о еде и боялся смотреть в сторону Димы.

Спустя четыре дня, под вечер, среди обычных будничных разговоров, скрывающих напряжение, Драга наклонилась за веником.

— Подожди, давай я, — опередил ее Евдоким.

Он подмел возле печки, чувствуя на себе взгляд — теплый, виноватый. Он знал, что их ждет. Ожидал этого с той минуты (будь она проклята!), когда его бывший приятель вошел в столовую, точно из мертвых воскрес.

— Послушай, миленький, похоже, что придется тебе исчезнуть, — сказала Драга. — Так уж получается.

— Дима? — спросил Евдоким, ставя веник на место.

Она помолчала, вероятно желая смягчить удар.

— Отчасти. Видишь ли, без него расчеты идут медленно. Ну а я помогу ему с дипломом.

Евдоким, положив руки на пояс, осмотрел комнату — другому предстояло стать хозяином его маленького царства. Другой будет спать в этой постели, колоть дрова, подсчитывать, сколько потратил на покупки…

— Видишь ли, цыпленочек, ты найдешь себе другую. Ты такой красивый, что все женщины будут твоими, стоит тебе только пожелать.

— А если не пожелаю?

В голосе его звучала угроза. Драга оделась, накинула на голову шарф и ушла, тихонько притворив за собою дверь, будто оставляя в комнате больного или человека, осужденного на пожизненное заключение.

Евдоким вытащил сумку, открыл гардероб. Быстро вытаскивал свою одежду, словно вырывая ее с корнем, — не так уж много ее и было. Некоторые вещи вызывали воспоминания. Обломки прежней жизни — пиджак и светлые брюки. «Для прогулок», — сказала тогда Драга… А вот пуловер — было очень холодно, они зашли в магазин погреться… «Синее — твой цвет». Штиблеты остроносые. «Я не люблю мужчин с маленькими ногами». А вечером измеряли ступни — слава богу, его ноги оказались немножко больше. Шарф — он сам себе его подарил с первой премии. Целая одиссея, вотканная в неподвижные и бездыханные вещи, будто снятые с умершего прошлого.

Закрыв сумку, Евдоким вспомнил, что сегодня у него день рождения. Двадцать три года. И то, что сегодня случилось, в порядке вещей. Не раз он падал на дно черной дыры, предопределенной для каждого смертного, и каждый раз именно в день рождения. Евдоким падал, медленно и безнадежно, в эту темную и глухую яму, названную по имени бога Сатурна (косматого языческого существа — вероятно, глухонемого), непреодолимые, крутые скалы поднимались над его головой, наверху было видно черное небо без звезд, без солнца — в этой дыре никогда не светает…

Ему дали место в общежитии — он оказался в комнате четвертым, самым старшим. Все равно что один. Остальные крутили старенький маг, резались в карты, попивали втихаря коньячок с сахаром и лимоном. Предлагали и ему сесть за карты, поболтать. Евдоким отвечал молчанием. И они оставили его в покое, убежденные, что он или больной, или малость чокнутый…

Пролежав безвылазно три недели, он начал высовывать голову из черной дыры. Когда стал проявлять интерес к окружающему, Драга и Дима поженились — тихо, без веселого пиршества, пригласив только свидетелей.

Им дали квартиру, и Евдоким решил как-то пройти мимо монастыря. Здание было в лесах — его реставрировали. Сад Драги тянулся к солнцу, бледно-розовый, нежный, как женская плоть, а ограда исчезла — вероятно, ее кто-нибудь украл. Только один столб и остался. Евдоким похлопал его, а потом вдруг пнул — со злобой и омерзением.

— Она все знает, — сказал Юруков.

Он сел на пол, упершись спиной в шкаф и вытянув длинные ноги.

— Кто? — спросила жена, замерев с тряпкой в руке.

Стамен колебался, как же сказать: «наша дочь» или «Зефира».

— Она… кто ж еще?

Жена тоже села — озадаченная, но не удивленная.

— Кто тебе сказал?

— Она, кто ж еще?

Стамен посмотрел на часы — будто хотел уточнить час случившейся катастрофы.

— И как же быть сейчас? — осторожно спросила жена.

— Да никак! Все по-прежнему. Как ни в чем не бывало.

— Но ведь знает!..

— Ей это давно сказали.

Жена, точно автомат, терла стол перед собой.

— Что ж поделаешь. Все позади, можем спокойно спать…

Спокойно… А время, потраченное на страхи и тайные знаки, на подслушивание и подкарауливание, чтобы ни один язык не выдал правду, которая могла бы убить их дорогую девочку? А их бездомные перелеты из одного гнезда в другое, вереницы людей, для которых у них не хватало ни времени, ни теплого слова. Так и жили, придавленные своим страхом.