Дмитрий Притула - След облака

— Сыграем! — приказала она.

— Не умею, — сказал Волков.

— Сыграем! — снова приказала девушка.

Да кто же на Петропавловке не умеет играть в бадминтон! Да все умеют. И Волков тоже.

— Шевелись, парень! — кричала девушка. — Быстрее!

Да, быстрее, еще быстрее, еще, еще. Удар слева. А теперь справа удар. И нырнуть. И на колено. И на живот. И еще удар. Волков задыхался. Глаза слепил пот. В правом боку кололо. Но не сдаваться. Да мужчина он или нет, черт побери! Бежал, падал, вскакивал, снова падал. Лицо было уже раскалено солнцем.

И в тот момент, когда Волков почувствовал, что ноги уже не держат, что сердце сейчас разорвется и упадет в Неву, девушка сдалась. Задыхаясь, она бессильно опустилась на песок.

— Ну, ты даешь! — восторженно сказала она.

— Здорово! — сказал Волков. — Ну просто здорово! — И он победно вогнал в песок черенок ракетки.

И побрел к Неве. Перевел дыхание. Сел на мокрый песок. Нет сил смотреть на сожженную Неву. Но все-таки смотришь до боли в глазах. Смотришь, чтобы навсегда задержать в себе эту минуту.

Вернулся на место, достал из портфеля детектив Агаты Кристи. Но читать не смог — строчки рябили в глазах. Какой там детектив! Какой там «Печальный кипарис»! И бросился на одеяло. И запрокинул голову. И распластался на спине.

Жить бы, жить бы так всегда! Только невозможно это, потому что не Робинзон ты и не на острове живешь. Потому что время летит, а тебе уже двадцать восемь, и так еще мало сделано. Так мало. А ты хочешь все сделать. И все знать. Но так быстро летит время. Так невозможно быстро.

А небо глубоко, недоступно, и солнце раскаляется, и Нева обожжена солнцем.

Никогда не кончится это лето.

Никогда не кончится этот день.

Как дни летят! Как летит время! Третье майское дежурство. Кажется, только вчера привезли Карелина, а уже месяц прошел. Летят дни. Успеваешь раздышаться после дежурства — да когда еще следующее, оно за такими еще синими горами — и снова дежурить. И ежедневная работа, и вечерами занятия в библиотеке — у него есть научная работа, и сделать ее нужно в срок.

Вчера вечером Волков шел из библиотеки. Было безлюдно, гулок был его шаг. Вошел в Летний сад. Медленно, нехотя покидали его последние посетители. Лица их были расслаблены, сомнамбуличны. Чернели узоры решетки, и за садом, за Кировским мостом догорал закат. Да, летят дни, и вечера стали короче, и скоро засияют над Ленинградом белые ночи. А потом отполыхает июнь, и Волков поедет в отпуск, а потом все начнется сначала.

Вдруг вспомнил Карелина, подумал, что люди узнают настоящую цену человека только тогда, когда он тяжело заболеет. И тогда друзья этого человека, родственники, товарищи по работе приходят к нему каждый день, звонят, спрашивают, чем они могут помочь. И вдруг понимают — этот человек им всем необходим, и они стоят теперь вокруг его острова — больничной койки — и сделают все, чтобы человек этот никогда не был одинок. Потому что его друзья — круг, который защитит. Да, одинок в своей болезни только тот, кто всю жизнь жил для себя самого. Он будет один лежать на своем острове, один, как Робинзон, и только верной жене, Пятнице своей, будет он нужен.

Месяц прошел, и за этот месяц у Карелина было два тяжелых приступа болей. Он переносил эти боли без жалоб, без просьб сделать все, что в силах врача. Это доверие. И это мужество.

— Юрий Васильевич, не уделите ли мне несколько минут? — попросил Карелин, когда Волков вошел в палату.

Восемь часов вечера. В палате тихо. Больные ушли смотреть телевизор. В распахнутых окнах догорало солнце.

— Конечно, уделю, — сказал Волков.

Карелин поднялся на локтях. Прошел месяц — давно нет синевы под глазами, лицо отдохнуло от боли.

— Я хочу поговорить о своей будущей жизни, — сказал Карелин. — Я помню наш разговор. Мы остановились на пяти годах. Так вот, исходя из теории о правильном поведении человека, хочу изменить свою жизнь.

Волков сел к нему на кровать.

— Я думаю, вы подержите меня еще месяц-полтора, так?

— Так.

— А потом выпишете на амбулаторное лечение. Через полгода друзья достанут мне путевку в кардиологический санаторий, я еще и там полечусь. А потом на полгода-год мне дадут группу инвалидности, так?

— Все так, — согласился Волков.

— И с прошлой жизнью будет покончено. Прошлое — ошибка, заблуждение. Потом мне найдут спокойную работу. Уже подыскивают. Буду, скажем, заведовать отделом технической информации. Спокойная работа. Неплохой оклад. Никто тебя не торопит. Буду себе переводить статьи. И жить. Спокойно жить, размеренно. И буду сохранять свое здоровье. Все-таки жизнь одна. Правильно я говорю?

— Конечно, правильно, — сказал Волков.

— Так и будет течь моя жизнь. Размеренно, без взрывов, до глубокой старости. А умру я так, как положено всякому биологическому существу, — когда устану от жизни, когда появится инстинкт смерти.

И вдруг Волков заметил в глазах Карелина насмешку. Мелькнула на мгновение улыбка и сразу погасла, снова взгляд стал жестким.

— Вы правы, — сказал Волков. — Вам нужно жить спокойно. Не волноваться. Соблюдать режим. Гулять по лесу. Отдыхать после работы. Слушать музыку.

— А музыка — это что, бром? Или нельзя волноваться, даже слушая музыку?

— Нужно жить без перегрузок. Беречь свое здоровье. Отдыхать. Жить без недосыпов.

— Это значит, что я должен отойти в сторону. Согласен. Уже отошел. Но по этой теории ведь и вы отойдете. И ваш друг. И пятый. И десятый. А я всегда считал, что мы все должны стоять рядом. И вот мы все отойдем в сторону. И на наше место попрут все, кому не лень. Любой проходимец растопчет нашу землю. Уж он-то до последнего дыхания будет брать свое. Уж он-то не испугается инфаркта.

Вдруг Волков почувствовал — он проигрывает Карелину. Еще немного — и он проиграет окончательно. И тогда все зря — это лечение, работа Волкова, его жизнь — все зря. Вот лицо Карелина — рассеченный морщиной лоб, внимательные серые глаза. Глаза человека, знающего свою силу. А потом этого лица не будет. Его покроют белой простыней. И Марина Владимировна, прозектор клиники, рассечет грудь Карелина и вынет его сердце. Снимет пласт за пластом. Вот слой, и вот слой, и вот… Но не будет этого. Потому что тогда все зря. Этого не будет. Волков не проиграет Карелину. И он вдруг почувствовал злость. Не имеет права человек болеть инфарктом в сорок шесть лет. Не имеет права работать на износ. Это преступление. И его необходимо остановить. Только тогда Волков выиграет.

Взял себя в руки, подавил злость.

— Всю жизнь вы работали без отдыха. А у вас такая же кровь и такое же сердце, как у всех людей. И это сердце может уставать. И если ему кричать «давай-давай», если сначала гостиница, потом спортзал и только потом человек — сердце долго не выдержит. Послушайте меня, Виктор Ильич, если вы будете продолжать прежнюю жизнь, однажды ваше сердце разорвется. На работе. На улице. Одно мгновение — и все. Это правда.