Анастасия Дробина - Дорогой длинною

Со стороны реки донёсся нарастающий конский топот. Дед Корча подмигнул Митро:

– Вон скачут. Поговори с ним сам, может, послушает.

Из тумана, ворвавшись в очерченный костром круг света, галопом вылетели всадники. С десяток молодых цыган, ещё мокрых, взлохмаченных, на ходу попрыгали с лошадей, и тишина разбилась смехом, криком и ржанием.

– О, Митро! Арапо! Чтоб тебе золоту счёт потерять, здравствуй!

– Будьте здоровы, чявалэ [7] ребята . Чтоб ваши… - начал Митро обычное приветствие и, перебивая самого себя, вдруг со страстным стоном выдохнул: – О, дэвлалэ [8] Боже мой , дэвлалэ , дэвлалэ-э-э …

Одним могучим прыжком он вскочил с ковра. С расширившимися глазами сделал несколько шагов к лошади, которую сдерживал под уздцы один из парней. Зажмурившись, схватился за грудь, словно ему не хватало воздуха.

Цыгане вокруг понимающе усмехнулись, отошли, давая посмотреть.

Это был красивый чагравый [9] Чагравый - пепельной масти с чёрными гривой и хвостом жеребец с тонкими, сильными ногами, крутой шеей и густой нестриженой гривой. Ещё разгорячённый после скачки, он не желал униматься, перебирал копытами, просился на волю, умоляюще кося на хозяина фиолетовым блестящим глазом. Жадный, опытный взгляд бывалого кофаря мгновенно определил: порода! Митро проворно залез под брюхо коня, завертелся там, восхищённо вздыхая. Дрожащим от нежности голосом запросил:

– Но-о-ожку, дай, ножку, ножку… Ах ты, душа моя, красавец, солнышко…

Ах ты, маленький, серебряный мой… Всех бы баб за тебя, сестёр всех отдал бы… Ни одна, сорока, не стоит… Илья! Смоляко! Где взял?!!

Цыгане негромко рассмеялись, но Смоляко [10] Прозвище от "смоляной" даже не улыбнулся. Лишь пожал плечами и любовно отёр круп коня рукавом ещё мокрой рубахи. Он, как и его сестра Варька, не был красив. Крутые скулы, жёсткий подбородок, большой нос с горбинкой, мохнатые брови, сросшиеся на переносице, делали Илью старше его двадцати лет. В чёрных чуть раскосых глазах с голубоватым белком никогда не мелькало улыбки. Тёмная, редкая даже для цыган смуглота лица полностью оправдывала прозвище. В курчавых волосах парня ещё блестела вода, на груди, чуть ниже худых, сильных ключиц, светился крестик на истлевшем шнуре. С минуту он молча наблюдал за копошащимся под брюхом жеребца Митро. Затем спросил:

– Заночуешь там, брат? Скажи, Варька подушку принесёт…

Цыгане грохнули хохотом. Взлохмаченный Митро выбрался на траву, встал, не сводя с коня глаз.

– Меняешь?! Душу положу! На колени встану!

Илья мотнул головой, но Митро не унимался:

– Двух донских трёхлеток за него дам! Завтра на Конную приходи, поглядишь! Золото, а не кобылки, не пожалеешь! Дорогой ты мой, всё, что хочешь, отдам! Ну - по рукам?

Илья отвернулся. Митро подозрительно сощурился, прикидывая - не пытается ли тот набить цену. Но некрасивое лицо парня не выражало ничего.

Митро, разом сгорбившись, опустился на траву, огорчённо вздохнул. Долго молчал. Наконец, собравшись с силами, выговорил:

– И чёрт с тобой. Сам катайся… Менял или так взял?

– Взял под Орлом, у гаджа [11] Гаджо - не цыган. Здесь - господин, барин из усадьбы, - в голосе Ильи проскользнула чуть заметная хвастливая нотка.- Остальных продал. А этого… Ну не могу его менять!

– Ещё бы… - Митро, не выдержав, снова встал, ласково погладил большую голову жеребца, бережно выпутал из гривы комок репейника. - Только таких лучше сразу сбывать, а то мало ль что…

– Месяц прошёл. Не найдут.

С лошадей разговор сам собой перешёл на московскую конную торговлю; в него охотно вступили и другие цыгане, кружком рассевшиеся у шатра деда Корчи. Над табором совсем стемнело, перед каждой телегой легли дрожащие круги света. Костры догорали, обращались в угли. По лицам цыган прыгали красные блики. Варька сидела у котелка, задумчиво мешала в нём ложкой.

Поглядывая на шевелящиеся у полога шатра тени, запела:

Ай да, мири [12] моя доля, мири бедная…

Пропадаю мэ , ромалэ , боже мой…

Сильный низкий голос поплыл по табору. Разговор у шатра прекратился.

Митро оторвался от чагравого жеребца, обернулся, пристально посмотрел на Варьку. Вполголоса подтянул:

Пропадаю ни за что, хорошая моя…

Варька просияла и забрала вдруг так высоко и щемяще, что Митро, смущённо осёкшись, умолк. Кто-то другой, от соседнего шатра, подхватил песню, затем вступили ещё несколько голосов. Цыгане один за другим подходили к углям. Песня поплыла в чёрное поле, высоко над которым стояла луна. Митро слушал, закрыв глаза, силясь проглотить вставший в горле комок.

"Ах, чёрт… Ах, чёрт…" - повторял он про себя. По спине бежали мурашки.

– Что, в Москве не так поют?

Митро вздрогнул, очнулся, повернулся на голос. Стоящий рядом Илья не пел. В темноте его лицо казалось совсем чёрным, ярко блестели белки глаз.

– Знаешь, чяво [13] парень , кто ты? - помолчав, спросил Митро.

– Ну?

– Пень безголовый. Не обижайся. Тыщу раз я тебя просил! Сам знаешь, сколько наших на конных барышничают. Без лошадей не останешься, не бойся. А то, что Варька в хоре большие деньги будет получать, - забожиться могу.

– Опять? - сердито спросил Илья. - Я тебя тоже прошу - хватит с этим!

Варьку - в город? Перед пьянью в кабаке кривляться? За деньги?!

– Да ты рехнулся?! - взорвался Митро. - Кто её кривляться заставит, голова дубовая! Мозгами-то пораскинь, чяво , я дело говорю, а ты!.. Ну и сиди здесь, лошадям хвосты крути! Что ты здесь имеешь, сам скажи… Телегу эту? Шатёр драный? Две клячи на трёх ногах?!

– Клячи?! - взвился Илья. - У меня - клячи?! Сам ты на трёх ногах!

Митро вскочил. Они стояли грудь к груди у догорающих углей, уже готовые вот-вот сцепиться. Но дед Корча негромко покряхтел, не поднимая головы, и Митро сразу пришёл в себя.

– Молодой ещё грозить мне, - сказал он спокойно. Отвернулся, заговорил о чём-то с подбежавшими цыганами и пошёл с ними прочь.

Илья, сжав кулаки, смотрел ему вслед. У его ног на огне бешено бурлил котелок.

– Варька, ослепла?

– Вижу, - сдавленно сказала сестра, наклоняясь над варевом.

Илья сумрачно смотрел в огонь. Сквозь зубы спросил:

– Чего ревёшь, дура?

– Ничего, - не поднимая головы, прошептала Варька. - Сейчас готово будет.

Садись.

– Не хочу, - зло сказал он. Шагнул через угли и исчез в темноте.

От табора Илья ушёл к реке. Здесь, на излучине, туман рассеивался, и серебристая лунная дорожка бежала по чёрной воде к заросшему камышом берегу. Тоскливо кричали лягушки. Над головками камышей бесшумной тенью пролетел лунь. Внезапный порыв ветра донес от табора отзвуки голосов, лошадиного ржания, а через минуту всё стихло. Илья отошёл к копне сена, смётанной кем-то у самого берега. Сел в сырую от росы траву, обхватил колени руками. Задумался.