Анастасия Дробина - Дорогой длинною

Настьки боится, родни её боится - убьют ведь. Если только бежать прочь из города, куда-нибудь к чёрту на кулички, к родственникам, есть же там у отца в Самаре да Ярославле тётки какие-то?.. Или же правда - в табор? Она пойдёт.

Куда угодно пойдёт, хоть в табор, хоть в тюрьму, хоть на улицу… лишь бы видеть эти глаза, чёрные, с голубой разбойничьей искрой, слышать его слова, от которых заходится сердце, знать - не врёт… "Девочка, чяёри … Звёздочка ясная, весна, цветочек мой, тебя люблю, одну тебя… Всё сделаю, Маргитка, уедем…" Неожиданно сжалось сердце, в глаза ударили слёзы. Маргитка зажмурилась ещё крепче, закусила губы. Нет, нет. Не будет она плакать. И кричать, как сегодня, тоже больше не будет. И просить у него не станет ничего, и жаловаться на Паровоза незачем. Не нужно этого. Видно, что у Ильи и без того голова трещит. Злой стал, любым пустяком его завести можно, срывается то и дело, орёт. И раньше не шёлковый был, а сейчас… Не хватало ещё только того, что она, может быть… Нет. Спаси-сохрани, богородица, наверняка ещё нет. Авось, пронесёт.

– Эй, ну, как ты?

Вздрогнув, Маргитка открыла глаза. В комнате уже не было цыган, за окном совсем стемнело, свеча переместилась с пола на подоконник, а рядом на кровати сидела и улыбалась Дашка.

– Я всё, как нужно, сделала? Видела своего цыгана?

– Видела. Спасибо тебе.

– А почему плачешь?

– Господи, да как ты видишь-то? - проворчала Маргитка, вытирая глаза. - Ничего я не плачу. Так… себя жалею, дура.

– Можно, спрошу?

– Ну?

– Ты этого цыгана любишь ведь? И он тебя? - Услышав утвердительное мычание, Дашка задумалась. - А отчего же он тебя не сватает?

– А-а-а затем… что отец не отдаст за него. Для меня ведь богатого ищут.

Понятно?

– Убежали бы. Цыгане ведь.

– Не могу я с ним бежать, - начала злиться Маргитка.

– Боишься?

Она яростно повернулась, сжимая кулаки, но лицо Дашки было спокойным, серьёзным. И сама не зная почему, Маргитка сказала:

– Я ничего не боюсь. Только он женатый.

Тишина. Маргитка покосилась на Дашку. Та, казалось, не удивилась.

Помолчав, спросила:

– Что, и дети есть?

– Полный мешок! - в порыве бесшабашной откровенности выпалила Маргитка. - И не смей мне говорить, что я шлюха, мужика из семьи тяну!

Поглядела бы ты на его жену! Свет божий такого чучела не видал!

Дашка молчала, постукивая пальцами по колену, и Маргитка машинально отметила, что она делает это совсем как Илья. Ха… знала бы она, кто этот мужик с женой-чучелом и детьми…

– И сколько же вы прятаться думаете? - наконец поинтересовалась Дашка.

– Не знаю, - честно ответила Маргитка. - Сколько он захочет - столько и буду.

Мне, кроме него, всё равно никто не нужен. И хватит про это, давай спать.

Она решительно повернулась к стене, замолчала. Дашка задула свечу.

Отдёрнув занавеску, села на подоконник, обняла колени руками. Из-за крестов церкви поднималась луна, откуда-то с Грузинской доносилось дребезжание одинокой пролётки. Наступила ночь.

Загородный ресторан "Яр" на Петербургском шоссе сиял всеми окнами. Был безлунный тёмный вечер, шёл дождь, по дорожкам парка летели сорванные ветром сухие ветви и листья. Из ресторана, словно споря с непогодой, доносились весёлые звуки гитар, цыганское пение и аплодисменты. Несколько десятков экипажей стояли вдоль шоссе, мокро блестели верхи пролёток, красными огоньками светились самокрутки извозчиков. Данка стояла в тени одного из экипажей, смотрела на освещённые окна "Яра". По её лицу бежали капли дождя, ветер трепал выбившиеся из причёски пряди, мантилья на плечах намокла и отяжелела, а Данка всё не могла заставить себя войти в ресторан, в котором пела почти десять лет.

Она точно знала: Казимир там. И даже точно знала, с кем. Новости по Москве разносятся быстро, но всё же нелегко узнавать от собственной горничной о том, что отец твоих детей появляется на людях с какой-то купеческой вдовой, которая к тому же моложе её, Данки. И, чем чёрт не шутит, может, даже и красивее… Собираясь в "Яр", где часто проводил вечера Навроцкий, Данка перевела уйму румян и белил, перебрала все платья, попробовала по-новому уложить волосы, глядя на картинку во французском журнале, но руки дрожали, причёска рассыпалась, ближе к ночи снова появилась ноющая боль в груди, давно мучившая её, и в конце концов брызнули слёзы. Данка взвыла по-цыгански, швырнула журналом в стену, умылась, уложила волосы привычным узлом и позвала горничную Машу, которая затянула её в старое, но любимое платье из чёрного шёлка.

– Не ехали бы, барыня… - грустно говорила Маша, воюя со шнурками корсета. - Всё едино без толку, его, может, и нету тамотка, а вы по дождю понесётеся… Куда лучше дома ждать. Мишеньке с Наташей сказку сами расскажете, а то им мои не нравятся…

– Нет… Нет. Не беспокойся, я быстро вернусь. Может, его и в самом деле там нет.

Хор в ресторане запел плясовую, и Данка невольно повела плечами.

– "Ах, дождь будет, да мороз будет…" - вполголоса, чтобы подбодрить себя, напела она, но голос дрогнул и сорвался. Несколько извозчиков изумлённо обернулись на неё. Данка ответила им сердитым взглядом, опустила вуаль, крепче стянула облепившую плечи мантилью и быстро зашагала к сияющему подъезду "Яра". Она сильно промокла, но холода не чувствовала и лишь время от времени вздрагивала от нервного возбуждения.

За стеклянными дверями высилась внушительная фигура швейцара. Увидев быстро идущую по освещённой дорожке женщину, он выплыл на крыльцо.

– Извиняемся, барыня, - всё занято.

– Не узнал, Северьяныч? - спросила Данка, одной рукой откидывая вуаль, а другой вкладывая в ладонь швейцара заготовленный рубль.

–Охти… Дарья Степановна? - радостно загудел тот. - Сколько лет-то, а? Вас и не признать!

– Что, Северьяныч, постарела? - через силу улыбнулась она.

– Господь с вами! По мне, так ещё лучше стали! То воронёнком скакали, не в обиду будь сказано, а теперь в тело вошли, обфигурились… Одно слово – форменный шарман!

– Ну, спасибо, утешил… Мой Навроцкий здесь?

– Пришли, как же, пришли, ужин заказали… - Швейцар вдруг нахмурился. – А вы что же - дебоширить приехали? Так мне и рубля вашего не надо, не пущу!

Мне, чай, место дорого. И заведение здесь не такое, сами знаете…

– Не бойся. Шума не будет, - успокоила швейцара Данка. Тот колебался, и она мрачно предупредила: - Не впустишь - подниму камень и все стёкла перебью!

– С вас станется, - проворчал Северьяныч. Подумал и посторонился. – Смотрите - обещали…

– Не волнуйся… - Последние слова Данка выкрикнула уже из-за дверей.

Большой зал был полон народу. Белели накрахмаленные скатерти, в натёртом паркете отражались блики свечей, искрился хрусталь и бриллианты дам, хлопали пробки шампанского, бесшумно носились официанты.