Анастасия Дробина - Дорогой длинною

– И возвращайся. - Варька запрокинула голову, закрыла глаза. В последний раз мысленно спросила себя: решилась, цыганка? - Возвращайся, Дмитрий Трофимыч. А я останусь.

Она не подняла ресниц и не увидела, как Митро, отложив трубку, уставился на неё в упор. И не вздрогнула, услышав изумлённый голос:

– Варька, но… Но ты же не родственница ему!

– Помню.

– Ты же вдова… Здесь-то не наши цыгане, ни его, ни тебя не знают.

Подумать всякое могут, потом не ототрёшься.

– Знаю.

– А он… Кузьма… Он-то знает?

– Он сам меня просил остаться. Не забудь, он цыган. Понимал, что говорил.

– Значит… - Митро попытался улыбнуться, но недоверчивое выражение не сходило с его лица. - Значит, девочка, замуж выходишь?

– Пусть так. - Варька открыла глаза. Встретившись взглядом с Митро, пожала плечами: - Что делать? По-другому же нельзя.

– Да-а… - Митро встал, прошёлся по кухне, остановился у окна, прислонившись лбом к стеклу. Медленно сказал:

– Знаешь, а я ведь думал…

– Что?

– Ежели скажу, морду мне ножом не перекрестишь?

– Стара я для таких подвигов. Говори уж.

– Я ведь думал, что ты меня…

Митро не договорил, не обернулся, так и оставшись стоять у окна. Варька тоже молчала. Смотрела на пятно света у своих ног, удивлялась, почему сердце бьётся спокойно и ровно, ни разу не дёрнувшись в груди, как в юности.

Она даже попыталась пошутить:

– И когда же это на тебя озарение-то небесное снизошло, морэ ?

– Весной, когда Настькин сын женился. Помнишь, ты тогда мне на кухне "Долю" пела? Как-то разом всё вспомнил, понял…

Митро вдруг отошёл от окна, быстро шагнул к Варьке, и та, испугавшись, что он сядет на пол рядом с ней, встала навстречу. Тени их скрестились в пятне света. Тараканы за печью притихли. Только дождь всё стучал по крыше, и капли, шурша, сбегали по стеклу.

– Да, я всё понял, девочка. Ты ведь всегда меня любила?

– Да.

– Что ж ты мне никогда…

– Подумай, Дмитрий Трофимыч, сам поймёшь.

– Да какой я тебе Трофимыч, господи? - тихо сказал Митро, глядя на неё.

А Варька, впервые в жизни осмелев, прямо и спокойно смотрела на него.

– Ну, что ты на меня так глядишь, Митро? Ты для меня всегда луной в небе был. Не дотянешься, не ухватишь. А раз так, чего мучиться - иди своей дорогой. Я и шла. И ты тоже.

– Дэвлалэ … И когда Ольга умирала… Ты тогда со мной была… - Митро мучительно наморщил лоб. - Ты, а не мать, не сёстры… Они-то все её терпеть не могли. И ты потом Илонку со мной из табора бежать уговорила…

– Уговорила. И не жалею. Жена у тебя - золото, и дети хорошие, и внуков уже куча… - Варька вздохнула. - Господи, какие же мы старые уже, Митро…

– Знаешь… Будь я тогда поумней - может, на тебе бы женился.

– Ещё чего! Ты вспомни, какой я была - девка таборная, глупая. Чёрная, как головешка, зубы торчат. Яков Васильевич поначалу даже боялся меня господам показывать. Врёшь ты, морэ , но всё равно спасибо.

– Я не вру. Я лучше тебя людей не знаю.

Варька заплакала. Митро обнял её. Они молча стояли у окна, за которым мокро шелестели ветви сада, и Варька чувствовала, как вздрагивает на её плечах тяжёлая мужская рука.

Митро пришёл в себя первым. Шумно вздохнул, провёл ладонью по лицу, отошёл в сторону.

– Что ж… ладно. Поеду я завтра. И вы возвращайтесь поскорей. Без тебя хор гроша не стоит.

Варька кивнула. Шагнула было к двери, но Митро, поколебавшись, удержал её:

– Постой. Поди сюда.

Варька вернулась к столу. Митро взял в ладони её худое, тёмное, мокрое от слёз лицо. Со странной усмешкой выговорил:

– По-дурацки-то как всё повернулось…

– По-другому и быть не могло, - как можно твёрже сказала Варька.

– Можно, попрошу тебя? - Митро неловко стянул с пальца золотой перстень с крупным аметистом, помедлив, подал Варьке. Та, не двигаясь, удивлённо смотрела на него, и Митро покраснел, как мальчик. - Ты… ты не подумай чего. Просто на память возьми.

– Хм… А если Илона спросит - куда кольцо делось?

–Скажу, потерял. Или в карты проиграл.

– Не надо. - Варька положила кольцо на столешницу рядом со свечой. – Я ведь его всё равно носить не смогу. Все это кольцо у тебя видели.

– А ты здесь носи. - Митро коснулся ладонью своей груди.

– Нет. - Варька слабо улыбнулась. - Пусть уж всё как есть остаётся. Тем более что не расстаёмся же. Не бойся, морэ , до конца жизни тебе глаза мозолить буду в хоре… Можно и мне тебя о вещи одной попросить?

– Всё, что захочешь.

– Если встретишь моего брата - не убивай его.

С минуту Митро молчал, пристально глядя на Варьку. Затем со странной улыбкой спросил:

– Что ты знаешь, девочка? - Варька не ответила, и он, помедлив, сказал: – Хорошо. Чем поклясться?

– Ничем не надо. Я тебе верю.

Митро взял её холодную руку, бережно поцеловал. Варька слегка коснулась губами его лба.

– Прощай, Дмитрий Трофимыч.

– Прощай, девочка.

Варька ушла. Митро неподвижно стоял у стола. Его опущенная голова отбрасывала в пятне света бесформенную тень. Дождь за окном утихал. Свеча замигала, затрещала и погасла.

Осень отметила свой приход в Одессу буйным норд-остом, порывистым и капризным. Он то успокаивался на два-три дня, то врывался в бухту вновь, трепал платаны, ломал ветви, уносил в море солому с крыш и рыбачьи сети.

Свинцовые, вздыбившиеся пенными гривами волны с рёвом лезли на берег, остервенело колотились в утёсах. В порту сорвало с якорей два корабля, и они, не решившись приставать к берегу в такую погоду, ушли в Севастополь. Рыбаки кляли погоду и святого Николая, сидели по кабакам и кофейням, ждали штиля, на всякий случай повытаскивав подальше на берег шаланды и баркасы.

Наконец в начале октября долгожданная погода пришла: проклятый ветер утих, выглянуло тёплое солнце, взъерошенное море улеглось и несколько дней было синим, ясным, умиротворённым, словно после хорошей бани. Как раз подходило время макрели и камбалы, и обрадованные рыбаки, измучившиеся от безделья, собрались на лов. Но не все: люди постарше опасались, говоря, что бора [170] Северо-восточный ветер коварен и может "выжидать". Несмотря на это пять шаланд все же покинули бухту и, когда солнце поднялось над скалами, скрылись из виду.

В посёлке забеспокоились два часа спустя, когда на ясном небе появились "кошачьи хвосты" - длинные мохнатые облака, обычно ничего хорошего не предвещавшие. Снова задул ветер, через полчаса превратившийся в бурю, небо обложила зловещая синева, которую из края в край пересекали молнии, и в бухте мгновенно стало темно. Море вновь наморщилось волнами, его до самого горизонта пестрили белые барашки, в утёсах уже ревела и металась вода, всплескивая брызги до макушек скал. На утёсы высыпал весь посёлок, женщины запалили было на берегу костёр, но хлынувший ливень тут же затушил его. Из Одессы верхом прилетели Илья и Митька. Илья, осадив буланого возле сгрудившейся у скал толпы, накинулся на первого, подвернувшегося под руку, - Лазаря Калимеропуло.