Леонид Жуховицкий - Легенда о Ричарде Тишкове

— А-а…

Хотя имя это слышали впервые.

Потом, когда Ричард кончил играть, одна девушка протиснулась к нему и сказала:

— У вас такая современная манера исполнения — иногда просто плакать хочется.

Она сказала еще несколько фраз и все шла рядом с ним. И еще человек десять шло следом, пока не свернули на Сивцев Вражек. И странно было, что именно за ним, Ричардом, идет по бульвару целая гурьба, и недостоверной, почти миражной казалась эта неожиданная власть над людьми.

В один из вечеров к их компании подошел парень постарше, кандидат наук, преподававший физику в университете. Он был свой, с этого же двора, ребята звали по-прежнему — Вовиком и, встречая утром, острили:

— Что, Вовик, все учишь дураков уму-разуму?

А он, торопясь в метро, на ходу отшучивался:

— Сею разумное в каменистую почву!

Ребята рассказывали о нем знакомым девушкам: «Вовик с нашего двора. Хороший малый. Между прочим, кандидат наук. Остряк колоссальный!»

Вовику песни очень понравились, он потом проводил Ричарда до самого подъезда, держал за локоть и говорил:

— Старик, молодец, здорово у тебя это получается, просто талант. И голос такой хрипловатый, с подтекстом… Здорово, что ты никому не подражаешь, сам по себе… Последняя песня, что ты пел, чья?

— Вадик Черняк, — сказал Ричард.

— Да? Не слышал. Отлично пишет малый!.. Слушай, Ричард, не зайдешь ко мне в субботу? Ребята соберутся, хочу, чтобы они тебя послушали. Часов так в семь, в восемь…

Ричард согласился:

— Ладно.

Прежде ребята во дворе звали его больше Тишком или Хрычом — осталось глупое прозвище с детства. А последнее время только по имени — Ричард.

В субботу он с час прикидывал, что надеть. Выходной костюм у него был, но сидел плохо — даже не сидел, а висел на худых плечах. К тому же, к костюму полагался галстук, а галстуков Ричард не любил. В конце концов оделся обычно — серые каждодневные брюки, черный свитер под горло. Только туфли, модные, узконосые, начистил по-воскресному. Глянул на себя в зеркало и понял, что так — в самый раз.

Пришел он специально попозже, чтобы не навязываться к столу. Но вышло — напрасно. Ребята оказались простые, хоть среди них был даже один доктор наук, а другой недавно летал в Париж. Ричарду тут же сунули стакан коньяку, заставили есть. С гитарой никто не торопил, будто позвали вовсе не за этим, — люди были тактичные. И девушки держались просто, хоть одна, как после выяснилось, тоже была кандидат наук.

Потом его все-таки попросили спеть.

От коньяка он чувствовал себя свободно и легко, совсем по-свойски. К нему обращались на «ты», и он им говорил «ты», даже доктору наук, даже тому, что прилетел из Парижа. Чего там, хорошие ребята. А в компании всегда на «ты»…

Он и пел свободно, раскованно, играл голосом, играл струнами, даже лицом играл.

И опять ему подсказывали, что спеть, и опять он кивал отрешенно, а пел свое, и опять попадал в точку, словно угадывал песню, которая была нужна именно в этот момент.

А когда компания разошлась до предела, когда притоптывание, постукивание, прищелкивание в такт достигло высшей точки, он вдруг отложил гитару, провел ладонью вроде бы по глазам, одновременно смахнув пот со лба, и сказал хрипловато:

— Все, ребята… Борь, кинь яблочко.

И доктор наук кинул ему яблоко, вытащив из-под низу самое большое и красное.

Потом они заговорили все разом, ухая, покачивая головами, хлопая его по плечу.

— Великолепный московский пхимитив! — сказал, картавя, парень в замшевой курточке. — Песенный Пихосмани.

— Стихия! Нутро! — доказывал кому-то здоровенный неряшливый малый. — Сейчас время такое — таланты из народа прут со страшной силой… Учился где-нибудь? Нигде? Ну?

Кто-то сунул Ричарду бокал шампанского и шоколадную конфету. Девушка, кандидат наук, поцеловала его в щеку.

— Да нет, у него и техника есть, — тоном знатока сказал тот, что недавно вернулся из Парижа. — А как точно чувствует типаж? Этот хрипловатый голос, мимика…

С ним согласились:

— Это верно — маска приблатненного сделана отлично.

Хозяин дома с торжеством выбросил вперед руку:

— Ну, что я вам говорил? Арбатский Монтан. Гордитесь — первое публичное выступление!

— Не считая нашей подворотни, — вставил Ричард.

Все охотно засмеялись, кто-то опять сильно хлопнул его по плечу, а другая девушка поцеловала в другую щеку.

Потом его уговорили спеть еще, кое-что повторить. Он пел, и снова был успех, хоть и не такой, как в первый раз.

Все же доктор наук взял с него слово, что в следующую субботу Ричард придет к нему.

— А в воскресенье — ко мне! — подхватила девушка-кандидат.

— В воскресенье он пойдет со мной, — веско заявил неряшливый великан.

— Нет, ко мне! — крикнула девушка-кандидат. — У меня такие девочки будут — всех своих лаборанток позову!..

Во двор вышли все вместе. Ричард держал гитару в левой руке, потому что правую без конца пожимали. Потом вся компания вывалилась со двора, и даже в подъезде он слышал, как голоса их гудят по переулку.

А он, поднимаясь к себе на четвертый этаж по широкой старой лестнице, думал, что кончать надо всегда вовремя. Кончил — и ни песней больше…

С этого дня жизнь изменилась окончательно.

В субботу он пел на вечеринке у доктора наук. В воскресенье — у веселой девушки-кандидата, которая, правда, оказалась замужем, но и муж у нее был хороший парень, тоже кандидат. И она действительно позвала всех своих лаборанток, целую кучу девчат, молоденьких и одетых как надо. С Ричардом все они держались по-свойски, и, пока он между песнями шевелил струнами, кто-то заботливо совал ему в рот пирожное с легким белым кремом, держал наготове тоненький высокий бокальчик с кислым желтоватым вином.

Одна из девчонок позвала его на день рождения, другая — в турпоход. Он пошел и на день рождения и в турпоход.

Пошел и в какую-то странную компанию с неряшливым великаном, с которым познакомился еще на той первой вечеринке у Вовика. В этой компании много пили, закусывали килькой и жилистой полукопченой колбасой, не переставая курили, а про его пение говорили, что это современная былина, что искусство вообще возвращается к лубку, что официальные композиторы давно уже пишут только очень слабые вещи (в компании выражали эту мысль несколько иначе), что официальные певцы давно уже увязли в своем казенном мастерстве, как в болоте (в компании выражали эту мысль несколько иначе), и что всяким мещанам и приспособленцам такие вот гитары страшны, как волчий вой под окнами.

Маленький лысый крепыш лет сорока, в обтрепанном пиджаке и пенсне с золотой дужкой, спрашивал, тяжелой лапой сдавив Ричарду колено:

— Слушай, сосунок, откуда у тебя эта манера? Этот хрип? А!