Леонид Жуховицкий - Легенда о Ричарде Тишкове

— Б-будь, старуха!

Она растерянно смотрела, как молодой киноактер пытается настроить гитару, а рабочий парнишка, которому она торопливо диктовала песенки в коридоре, говорит ему снисходительно:

— Не, Славик, так не пойдет. Это тебе не кино, тут халтурить нельзя…

После вечеринки кинорежиссер, снявший две комедии, подбросил их до общежития на своем «Москвиче», по-приятельски попрощался с Ричардом, а даме поцеловал руку.

Когда они остались одни, она пораженно спросила:

— Где ты научился так петь?

Он, скромничая, отмахнулся:

— Разве это пение? Так, балуюсь…

И, радостно хмелея от сознания своего могущества, от того, что вся его благодарность, вся жалость к этой девушке нашла наконец выход, вздохнул горячо:

— Если тебе понадобится чего, ты мне только слово скажи, ладно? У меня же ребят — пол-Арбата!

А через неделю он, как обычно, забежал к ней вечером, чтобы в коридоре, при тусклой лампочке, переписать слова дурашливой песенки, которую институтские туристы привезли с приполярного Урала.

Год спустя после того, как впервые взял в руки гитару, он услышал раз на площади Дзержинского:

— Обязательно приходи — Тишков будет! По крайней мере обещали…

Говорил какой-то парень в будке телефона-автомата — дверца была приоткрыта. Ричард не сразу понял, что это о нем.

Впрочем, он не очень удивился: недели не проходило, чтоб куда-нибудь не позвали. Иногда заходили и вовсе незнакомые ребята, ссылались на общего приятеля и приглашали. Ричард обычно не отказывался: он любил гитару, любил песни. А еще больше любил эту удивительную способность зажигать радостью и интересом любое, даже самое тупое, самое бессмысленное сборище.

Порой это было трудно, очень трудно. Но у Ричарда уже имелись свои приемы.

Он знал, в какой компании проходят какие песни. Конечно, случаи бывали всякие. Но все же, например, студентам технических вузов нравились песни туристские, дурашливые, задумчивые — про Карелию, про Ленинград. Интеллигенция любила пародии, а также серьезные о жизни, причем особое внимание обращала, чтобы хорошие слова. И еще здорово проходили странные песенки, которые Ричард и сам любил, хотя и не знал толком за что. Вроде вот этой:

А ребята попроще, особенно девчонки, любили песни грустные. Дурашливые тоже любили, но грустные — куда больше.

Еще очень важно было, что за чем петь.

К самым лучшим песням, своим любимым, Ричард подводил постепенно, мягко. А потом рушил их на слушателей одну за одной, и лицо у него при этом было темное и замкнутое, и взгляд — мимо их взглядов, мимо шепотов, восторженных придыханий… Эти песни он пел только для себя и никогда не повторял, сколько бы ни просили.

Впрочем, он вообще ни одну песню не повторял дважды — и за это уважали.

Работал он теперь в научно-исследовательском институте, техником, получал сто двадцать, плюс премия. Работа была что надо, и устроился он туда через одну компанию. Хозяйка дома, дама лет сорока, отнеслась к Ричарду с материнской заботливостью, стала расспрашивать про родителей, про сестричек, про завод… Он сказал, что работа приличная, выходит до восьмидесяти, вот только ездить далековато.

— Ну, нет, — возмутилась хозяйка, — надо придумать что-нибудь получше! Додик, ты бы устроил мальчика к себе.

Додик был лысоватый компанейский парень — между тридцатью и сорока, научный работник, душа-человек. Он тут же придумал комбинацию:

— Это мы сделаем так. Я приведу сюда шефа, а Ричард придет с гитарой. Я еще заранее почву подготовлю…

— Да нет, не надо, — вежливо, но твердо отказался Ричард, и все поняли, что за песни он плату не берет и песнями не расплачивается.

Додику стало стыдно, и он сказал, покраснев:

— Ну ладно, что-нибудь и так сообразим…

И в конце концов Ричарда приняли на должность техника.

Работал Ричард добросовестно, делал все, что надо; непосредственным начальником его оказался сам Додик, который спрашивал мало, и притом только в дружеской форме.

Додик же, на всякий пожарный случай, выучил его двум смежным специальностям, для чего иногда оставался после работы на час-другой. Постепенно Ричард преисполнился к нему благодарности и нежности, почти как к той студенточке, и однажды от сердца предложил:

— Хочешь, научу на гитаре играть?

К сожалению, принять этот царский дар Додик оказался органически неспособным, так как был начисто лишен музыкального слуха.

В отпуск Ричард впервые в жизни съездил на юг с четырьмя ребятами, на двух прокатных «Волгах». Ребята были инженеры, познакомился он с ними тоже в компании. Они везли с собой четыре фотоаппарата, кинокамеру, водные лыжи, два ружья для подводной охоты и походную газовую плитку собственной конструкции.

Они проехали все побережье от Геленджика до Батуми, на стоянках ставили большую палатку, тоже собственной конструкции, — в общем, отдохнули обстоятельно. Тем более, и девушки слетались на гитару, как мухи на мед.

Теперь Ричард знал много песен, больше двухсот, и мог петь шесть вечеров подряд не повторяясь. Некоторые песни были ничьи, другие приходили с именами авторов. Лично этих ребят Ричард не встречал и познакомиться с ними не стремился. Их талант сплавлять слова в драгоценные строчки казался ему редкостным и загадочным. Это были боги, а с богами не знакомятся.

Ко всем остальным он относился просто, по-житейски. Хоть академик, хоть министр… Министры, что ли, не люди?

У академика он однажды был на даче. Народу набилось порядочно, в основном молодежь. Сам академик тоже вышел. Он был в теннисных тапочках за три рубля, сидел у двери на табуретке, держался скромно и вообще всячески показывал, какой он простецкий мужик.

К песням он отнесся с некоторым недоумением, но, чтобы сделать Ричарду приятное, попросил записать что-нибудь на магнитофон.

Ричард отказался.

— Я люблю, чтоб бабочка летала, — красиво объяснил он. — А когда ее на булавку да в гербарий — это уже не вариант.

Фраза про бабочку была услышанная, чужая. Но он действительно никогда не записывался на магнитофон: ему казалось унизительным, что его песню, его душу распнут на пленке, и потом любой охламон сможет, когда вздумается, включать и выключать ее, будто свет в сортире.

Но академик был известен на весь мир, да и вообще казался симпатичным мужиком, и Ричард в конце концов тоже сделал ему приятное:

— Ладно, Лев Андреевич, вам одну песенку запишу. Между прочим, как раз про физиков…