Григорий Глазов - Не встретиться, не разминуться

Алеша подошел к нему.

— Юрий Петрович, — позвала сестра, сидевшая у телефона. — Вас срочно просят в отделение.

— Ну я побегу, сынок, — Юрий Петрович направился к лифту…

Отоспавшись, побрившись, Алеша позвонил Тоне.

— Привет, активистка. Сегодня-то ты как?

— Давай у бассейна через час, — сказала она.

После возвращения Тони из отпуска виделись они только дважды, все она была чем-то занята. В ее отговорках Алеша начал улавливать увиливание. Он доискивался — с чего бы? Но не находил, поводов вроде никаких, ничем не обидел. «Может, беременна? — возникла мысль. — И не хочет навязываться, гордость демонстрирует?.. А если действительно?.. Папа и мама… вот пойдет скулеж!..» Ничего не придумав, он вышел из дому.

Встречались они иногда в большом саду лесотехнического института у бассейна; летом его заполняли водой — из трубы «А» втекало, из трубы «Б» вытекало, к осени воду спускали, на цементном дне оставались склизлые гнилостные лужи, в них валялись ржавые консервные банки, снесенные ветром, отмершие, как жестяные, листья, обрывки размокших газет и еще какой-то хлам. У бассейна стояло несколько скамеек…

— Как дежурство? — спросила Тоня.

— Нормально.

— Завтра я дежурю.

— В ночь.

— Да.

Он скосил на нее глаз. Лицо Тони после Крыма еще хранило гладкость загара, но на скулах уже пятнами просветлело. И Алеше эти желтые пятна показались намеком на иное ее состояние. Спросить не решился. Произнес, посмеиваясь:

— Что-то ты в последнее время деловая стала? Особенно по вечерам. То курсы, то семинары.

Опустив голову, Тоня молчала, сняла прилипшую к туфле веточку, затем, распрямившись, положила ему руку на колено.

— Тебя, Алеша, обманывать нельзя, — тихо сказала. — Я выхожу замуж.

— Вон что… — растерялся он. — Здорово ты это…

— Что «здорово»? Не советуешь?.. Ну и Тонька: трах-бах и — замуж? — старалась она втянуть его в веселый тон.

— Нет, почему же… Всем, наверное, надо… — Алеша нервно пытался найти независимые, обыденные слова.

— Ты парень хороший, честный. Но у нас с тобой ничего бы не получилось… Жизнь идет. Надо в ней устраиваться на постоянно… Я не могу метаться, как ты. Все копаешься, разбираешься? Зачем? Живой — значит, живи, радуйся. Ты уже исполнил долг… Ты уже свободен…

Тоня говорила, произносила то укоряющие, то подбадривающие, то нравоучительные напутственные слова. Все больше о том, что там он исполнил, и потому здесь уже свободен, значит, может честно спокойно жить. А он, с неприязнью понимая, о какой свободе речь, думал, почему бросает его, как на полдороге, и пытался вместе с тем оправдать Тоню, — но оправдание давалось через силу, и снова ощущал предательство. И в этой суете мыслей никак не мог добраться до простого существа происшедшего, как каждый мужчина, которого оставляла женщина…

— Ладно, Тоня… — он поднялся. — Пойдем?

— Ты иди, Алеша… Не провожай…

— Будь счастлива…

Она смотрела, как он, прихрамывая, пошел не по тропинке, а через газон…

Остановился Петр Федорович в той же гостинице, что и прошлый раз, когда приезжал на торжества. В Городе осени еще не чувствовалось. Где-то на подступах, в пустевших полях она, может, уже и выжелтила ежик стерни или потемнила пашню ровными, быстро подсыхавшими полосами земли, вывернутой лемехами под озимь…

Сперва Петр Федорович намеревался отправиться в горком партии. Взяв свежую сорочку, примерил к ней поочередно галстуки — какой лучше подходит. Во внутреннем кармане чемодана обнаружил орденские планки, валявшиеся там с предыдущей поездки. Поколебавшись, нацепил их — двенадцать штук, ощутив при этом некоторое грустное смущение. Он знал: вид их давно никого не впечатляет, у иных вызывает иронию. Никто не хочет вникать, что «За отвагу», «Славу», «Красное Знамя» давали только на войне и только за то, что связано с кровью, с риском для жизни. Большинство людей, глядя на планки, даже не знают, где медаль, где орден да какой, и потому на их разноцветность смотрят, как дальтоники…

И все же он надел их в расчете на психологию людей официальных. С этой мыслью и вышел из гостиницы…

— Олег Константинович готовится к докладу на пленуме, — секретарша вытащила из машинки несколько бумажных закладок. — Я запишу вас на следующий вторник.

— Я приезжий, — сказал Петр Федорович. — И завтра улетаю. Доложите, пожалуйста, — и поразмыслив, добавил: — Я участник обороны Города. Был тут недавно на торжествах.

Она едва пожала плечами, поднялась из-за стола:

— Силаков Петр Федорович.

Секретарша ушла за высокую мягко и беззвучно открывшуюся дверь. Петру Федоровичу давно не случалось быть в таких присутственных местах, где тишина казалась частью строгого интерьера и как бы имела свой инвентарный номер, где на стенах ничего, кроме одного-двух портретов, меняющихся раз в двадцать-тридцать лет…

— Пройдите, — вернулась секретарша, оставив дверь в кабинет приглашающе приоткрытой…

Самым сложным оказалось, расслабившись, независимо одолеть всю ковровую длину от входа до письменного стола, за которым стоял ждавший Петра Федоровича человек. Идя, Петр Федорович успел заметить, что и здесь ничего лишнего: красиво собранные салатного цвета шторы, много стульев, книжный застекленный шкаф, где сияли чистыми корешками толстые разноцветные тома, своей нетронутостью похожие на витринные муляжи…

— Садитесь. Слушаю вас, товарищ Силаков, — секретарь горкома, стоя, указал на кресло у стола. Затем сел сам, облокотился, рукава пиджака пошли вниз, широко обнажив белейшие манжеты, туго схваченные металлическими запонками. Движения глаз его оставались медленными, изучающими.

— Я постараюсь быть краток, — сказал Петр Федорович. Без лишних эмоций, последовательно, пытаясь убедить логикой, он за пять минут изложил заботу, которая его привела в этот кабинет.

— Вы кто по профессии… — секретарь быстро глянул в бумажку на столе, — Петр Федорович?

— Адвокат.

— Чувствуется, — улыбнулся секретарь. — Коротко и неотразимо. — Он минуту помолчал. — Чем же мы можем помочь вашему Хоруженко?

— Он больше ваш, чем мой.

— Пожалуй… Но, как я понял, — никаких документов?

— Похоже… — не очень уверенно ответил Петр Федорович.

— Давайте сделаем так: пусть он возьмет все, что есть и зайдет ко мне. Либо вы вместе. И будем думать… Что-то, конечно, надо делать… Но что? Это ведь собес, финансы. Там нормативные указания очень жесткие.

— Я завтра после полудня улетаю.

— Приходите с утра с ним. Я предупрежу… Что же касается памятника… Не вырубать же нам сейчас эту цитату из сводки Совинформбюро, что Город был сдан.

— Это вам решать… А что с останками, найденными в песчаном отвале?