Михаил Белозеров - Месть самураев (трилогия)

– Отлично! – оценил Натабура. – Я отпускаю его, и мы спокойно идем с вами в деревню?!

– А нож?! – Антоку выдернул рукав и возмущено посмотрел на старшего Кобо-дайси.

– Нож и лук мы оставим себе! – заявил Натабура, и взгляд его стал тяжелым.

Но для ёми он был всего-навсего дерзким мальчишкой.

– Нож отдай… – тихо, но грозно, потребовал Кобо-дайси, яростно сверкнув глазами. – Клянусь Цукиёси, у нас чужаки с оружием не ходят!

– Хоп… – помедлив немного, согласился Натабура и швырнул годзуку в траву. Это была третья заповедь – вовремя отступить, чтобы затем выиграть. – Об обычаях не спорят… – согласился он.

При всей неоднозначности ситуации он все же оставался хозяином положения, хотя ёми и не догадывались об этом.

– А ведь ты не деревенский… – понял Кобо-дайси, поднимая годзуку.

– Не деревенский…

– А кто?

– Никто…

– Ладно! – Кобо-дайси сделал вид, что его больше ничего не интересует, и засунул топор за пояс. – Пошли в деревню. Пожрем хоть. Я устал, как собака. – И снова с удовольствием засмеялся, глядя на растерянного Такаудзи, который, судя по всему, не ожидал такой прыти от мальчишек. – Собственно, нам все равно, кто вы, главное, чтобы бегать умели.

– Да, чтобы бегать умели, – радостно согласился Антоку, пряча непонятную ухмылку в глазах.

– Но ведь от судьбы не убежишь? Правда ведь? – обращаясь только к Антоку, спросил Кобо-дайси.

– Не убежишь, – с гаденькой ухмылкой согласился Антоку.

На душе у Натабуры сделалось тоскливо. Это чувство было предвестником поединка, столкновения – всего, что угодно, он только не спокойной жизни, к которой, собственно, он так и не привык.

– Посмотрим, насколько они прыткие.

– Посмотрим… – На этот раз Антоку засмеялся – нехорошим, подлым смехом. И усмешки у них тоже были нехорошие – кривые и многозначительные. А еще они оба явно втихую издевались над Такаудзи, который вмиг потерял лицо, да еще перед кем – перед пришельцами.

Собаки побежали впереди, притихшие было козы и овцы заблеяли и потрусили следом. Антоку нехотя нацепил лук на плечо, а Кобо-дайси, с интересом поглядывая на Натабуру, пошел впереди, показывая дорогу.

Они уже вышли из леса и стали спускаться по склону, а седой Такаудзи в бешенстве все еще искал свой нож в холодном, горном ручье. С этого момента он стал смертельным врагом. Акинобу же учил, что с врагом никогда нельзя ограничиваться полумерой. Впрочем, Натабура почему-то особенно не волновался.

Лесная чаща расступилась, и на фоне заснеженных пиков и священной горы Нангапарбата возникла деревня, обнесенная ивовым забором. Вначале они увидели только часть ее, а затем по мере того как деревья редели, поняли, что деревня большая, просто огромная, что она занимает всю долину до белых гор. А небо над ней – голубое и высокое, совсем не такое, как в лесу. К тому же сухо и чисто, удивился Натабура, такое и не во всяком нашем городе увидишь.

– Ух ты! – воскликнул Язаки.

– Чувствуешь? – спросил Натабура, нюхая воздух.

– Лето… – удивился Язаки.

– Хоп?.. – хмыкнул Натабура. – А должна быть осень.

– Не знаю… – растерялся Язаки, крутя головой. – Пожрать бы…

– Кто о чем… Куда же мы попали?.. – добавил Натабура.

Язаки еще больше притих и чаще завертел головой, труся и ожидая неприятностей с любой стороны.

За всем этим крылась тайна. Опасна ли она для них, Натабура не знал. Надо было это выяснить как можно быстрее. От этого зависела их жизнь. С подобными опасностями Натабуре еще не приходилось сталкиваться.

Между хижинами с изогнутыми на китайский манер крышами, амбарами и еще какими-то длинными и круглыми строениями, заросшими вдоль стен травой, были разбиты огороды, на козлах сушились рыба, а на кострах вялилось мясо. Пахло кислым молоком и брынзой. А из-под низких травяных крыш поднимался и зависал клочьями синеватый дым, путаясь при полном безветрии в широких кронах сливовых, абрикосовых и яблоневых деревьев.

Хижины были новенькими, словно с акварелей Кацусика Хокусай, которые висели в отчем доме Натабуры: трава на крышах – свежая, ивовые стены словно вчера покрыты глиной и разрисованы буддийским орнаментом минэ – красными и белыми треугольниками, дорожки – сухие, аккуратные, песочком посыпанные, а трава между ними яркая, изумрудная и самое удивительно – коротко подстрижена. Даже воздух в деревне был сочным и пьянящим. Какая-то неправильная деревня, решил Натабура, привыкший к грязи и слякоти цивилизации Нихон.

Скот погнали в загоны. Тэнгу бросились к еде, а из-под хижин мохнатыми шариками выкатились крепкие, мохнатые щенки и принялись играть с ними, вспархивая на своих изящных крыльях при малейших признаках грозного рычания и заливаясь радостным лаем. Ёми Кобо-дайси, подтолкнул Натабуру и сказал:

– Давай! Давай! Туда! Туда! – показывая в глубь деревни.

Пришлось подчиниться, в надежде, что хоть покормят на ночь.

– Есть охота… – ничуть не стесняясь, завел старую песню Язаки.

Натабура с презрением взглянул на него – неужели Язаки было все равно, отрежут ему голову или нет, лишь бы было набито брюхо.

– Будет вам и еда, – снисходительно успокоил Кобо-дайси. – Будет… Ха!.. Такая еда, что на всю жизнь запомните.

– А ты нас не пугай, – сказал Натабура. – Пуганые мы, – и наклонился вперед. – Пу-га-ные…

– Дело хозяйское… – в свою очередь пожал плечами Кобо-дайси.

– Ну и отлично, – согласился Натабура, а Язаки предусмотрительно промолчал в надежде, что дадут хоть хлеба.

Должно быть, накануне в деревне была успешная охота, потому что под деревом разделывали оленью тушу. Поплутав по кривым улочкам, Натабура с Язаки в сопровождении Кобо-дайси попали на площадь с большой трехъярусной пагодой в центре и кухнями на задворках, где пекли душистый хлеб, где была растянута шкура медведя и где женщины, среди которых Натабура с Язаки приметили несколько хорошеньких девушек ёми, скребли мездру. Голова медведя торчала на колу.

– На этот раз двое… – произнесла странную фразу одна из них.

– Кто знает, может быть, им повезет?.. – предположила вторая, зеленоглазая, не очень уверенно.

– Неужто жалеешь?

– А то… – вмешалась третья.

– Да ты погляди. Мальчишки совсем…

Однако в ее словах прозвучало нечто такое, что заставило сердце Натабуры биться сильнее. Раньше он этого чувства в себе не замечал.

– Высоконький… – жалостливо вздохнула четвертая, – продержался бы до следующей ночи…

– Да ну тебя!.. – прыснула первая. – Одно на уме!

– А чего?.. Наши-то все на одно рыло. А эти свеженькие… Когда еще выпадет счастье.

– Ха-ха-ха, счастье нашла!

– А вам-то что?!

– Нам-то ничего! Только не обожгись!

– Цыц, неуемные! – для острастки прикрикнул Кобо-дайси.