Павел Пепперштейн - Диета старика

Несколько минут он задумчиво созерцал пеструю коллекцию препаратов, раздумывая, что бы ему выбрать. Наконец он остановился на почтенном коктейле ПСП + кетамин, модном году в восемьдесят восьмом, когда в Москве процветала Медгерменевтика.

- По теме сегодняшних занятий, - бормочет учитель. - Другие писатели, возможно, вынудили бы прибегнуть к кокаину, к ДМТ, к псилоциби-новым грибам, к МДМД или же к ЛСД. Какой-нибудь литератор еще, чего доброго, мог бы спровоцировать прием самого дедушки Мескалито, да еще с гармином, содержащим обворожительные и опасные МАО-ингибиторы делающие галлюциноз бесконечным. Но сегодняшние, пожалуй, взывают именно к данному миксу: ПСП + кетамин. Да-с. Таково меню. Компьютерная анимация, конечно, хороша, но ведь это всего лишь эрзац галлюциноза: "технэ" вместо "псюхе". Не пройдет, господин нотариус! Не пройдет. Пускай дети играют в свои игрушки, взрослому человеку, тем более в преклонных годах, нужен настоящий галлюциноз. Без подвохов. Вот так-то вот, прапорщик Дзюбский! Такие вот помидоры. Детям игрушки, взрослым - спелые грушки!

Юрков по-стариковски бормочет, смешивая препараты. Он надевает на руку инъекционный браслет, вкладывает в патронташ ампулку. Этот патронташ напоминает элемент черкесского или лезгинского национального костюма. В такой костюм был одет последний царь Николай Второй в тот момент, когда он подписал свое отречение на станции "Дно". Отречься. Приходит время, в очередной раз, отречься. Уйти на дно - зеленое, пушистое, мягкое. Залечь там, как сом.

Юрков быстро, не глядя, ставит в магнитофон кассету. Нажимает на "плэй". Играй же, все то, что умеет играть! Пускай будет вещь, которую люди называют музыкой. Осталось нажать на еще одну кнопку - янтарно-красную кнопку на инъекционном браслете. Старик нажимает на эту кнопку. Микроскопическая игла делает почти не ощутимый укол.

Торт. Вначале был торт. Необъятный, белоснежный, исподволь похрустывающий своими ракушками. В его внутренних слоях, с уровня на уровень, лились питательные соки. Старикано не поняло, с какой стороны оно вышло на Торт. Кажется, оно взяло его сбоку, с уголка. Торцом выходит на существ счастие. В какой-то момент показалось, что в одном месте, где среди сахарных снегов шло рекой жаркое малиновое повидло, можно увязнуть навсегда.

Но музыка поднялась изнутри большими белыми валенками и протолкнула вверх, где топорщились бесчисленные одутловатые терема из хрупкого бизе, сработанные смешливыми поварятами. Музыка (это был, конечно же, не Бизе, а другой композитор, родившийся лет за 200 до того, как Бизе появился на свет) надулась и, возможно, лопнула. И так несколько раз. Тортик. Приземлился в торт. Быстро, как согбенный и юркий монах по сухому бревну, пробежала литературная ассоциация. В одной повести ветер унес человека и бросил его в торт. Ему чуть было не срезали голову, но он сбежал сквозь бездонную кастрюлю. Туннель привел его в вонючий зоопарк, где в клетке умирало существо по имени Туб, давно потерявшее человеческий облик. Где торт, там и бездна. Сейчас Юркову казалось очевидным только лишь имя Туб - так зовут всех умирающих. Еще одно увязание. Сколько клея в сладком! На одном из отрогов торта пухлые зайчата отбивали земные поклоны перед огромной морковью, которая лежала в гробу. "Нельзя глупеть, - с хохотом промолвил изумрудный шлем. - А то отнимут еду. Вообще перестанут кормить".

Заиндевевшие коросты марципана звонко, по-весеннему, разламывались под ногами. Под ногами кого? Под ногами чего? Под ногами души. Под ногами трепещущего сердца. Под ногами путешествующих глаз. У всего живого есть ноги - если и не гладкие и длинные ноги красавицы девушки, то хотя бы ножки насекомого. Он стал альпинистом, ему было холодно и приятно взбираться все выше и выше по сладкой горе. Восхождение на гору Кармел. Кармел это Карамель. С карамелькой в защечном мешочке, в коротком монашеском платьице, здесь пробегала Маленькая Тереза, последняя святая девочка кармелитов. Она написала когда-то, что обычные духовные восхождения ей, девочке, не под силу, поэтому ей хотелось бы подняться к Богу на лифте. Она называла себя "мячиком Христа".

Постепенно старый учитель овладевал своим галлюцинозом. Из глубины его неокрепшей, новорожденной старости поднялась некая сила. Это была его личная сила, напомнившая ему о том, что у него есть собственная воля и собственные намерения. Здесь он нигде не видел себя, но он помнил, что он - УЧИТЕЛЬ ЛИТЕРАТУРЫ. Он "помнил" это в мире, где припоминание было проявлением экстравагантности. Более того, память здесь была чудом. И хотя слово "УЧИТЕЛЬ" и слово "ЛИТЕРАТУРА" были сейчас двумя колоссальными цукатами, взятыми на просвет, в их соединении все же содержался немыслимый пафос. Это словосочетание утратило всю свою повседневность. Равнодушие, подспудно коллекционируемое усталостью, было внезапно взорвано и развеяно в прах. Собственная харизма предстала перед ним во всем своем блеске.

Галлюцинаторный торт, как истинный остров Пафос, заставил его вспомнить о своем призвании. Как мог он, словно глупый тинейджер, мучиться поутру о девчонках! Как мог он уныло мечтать о прошлом! Ведь он же - УЧИТЕЛЬ! Сегодня утром из его уст выплыли слова: "Литература это переход от механического содержания тел к их биохимической анимации". Тогда он произнес это мимоходом, как рядовую интеллектуальную ремарку, вовсе не предназначенную для того, чтобы вызвать у слушателей шквал молитвенного энтузиазма. Теперь это собственное высказывание, по прихоти делирия, развернулось перед его изумленным взором в высочайшую мудрость. За сухими и скромным интеллигентными словами почудилось "дыхание Божие" - ведь именно Оно осуществляет переход от механического содержания тел к их биохимической анимации. Глубоко потрясенный собственной мудростью, побрякивая рыцарскими латами, он продолжал путь к вершинам острова.

Он знал теперь, что ищет Сокровище, что-то вроде Святого Грааля, но не Грааль. Он ищет путь к Сокровищу - быть может, лифт святой Терезы, а может быть, бездонную кастрюлю мастера Туба. Каким бы ни был путь, он найдет сокровище и вернется в мир с трофеем. "Надо принести что-нибудь ребятам", - подумал он о своих учениках. Ландшафт вокруг него постепенно прояснялся, становился реальнее.

На склонах, вместо крошащегося бизе и марципана, показалась зеленая трава, слегка тронутая инеем. Навязчивые образы бинокля и монокля, которым был посвящен этот день, видимо, и теперь присутствовали в его сознании. На вершине холма он обнаружил плиту, щедро инкрустированную драгоценными камнями, а также жемчугом и кораллами. Жемчужины, алмазы, рубины, сапфиры, изумруды, опалы, кусочки малахита, нефрита и розовой яшмы - все это складывалось в текст. Это была развернутая цитата из Пруста, из той части первого тома "Поисков", которая называется "Любовь Свана". С изумлением он стал читать. Оказывается, и здесь возможно чтение. Текст был ему хорошо знаком, и читая, он тщательно следил, чтобы галлюциноз не внес в текст каких-либо искажений или подтасовок. Подтасовок не было.