Николай Кисляков - Записки рыболова и странника

И двинулась дружина Ермака, «пошли искать Сибирское царство», а впереди дружины бежала молва о невиданной храбрости казаков, заранее приводя татар в ужас. И будто между делом кинули к ногам царя некогда разбойные атаманы целую Сибирь. «Давно, — писал Карамзин, — не было такого веселья в Москве унылой. Государь и народ воспрянули — новое царство послал бог России».

И будут еще дерзкий захват Азова, знаменитое «азовское сидение», восстания Стеньки Разина, Кондратия Булавина. Последнее потрясло Прихоперье от края до края. Будет Отечественная война 1812 года, во время которой еще раз прославились казаки, сыграв важную, может быть, решающую роль в Бородинском сражении. А позже, как известно, лишь случай спас Наполеона от казачьего плена. Видно, не совсем зря, хотя и дипломатически-льстиво сказал он раньше, еще при заключении Тильзитского мира: «Если бы мне дали казаков, я бы прошел с ними весь мир».

Казачья вольница, разгульная и боевая, глядит на нас с печати Войска Донского. Сабля, пищаль да рог с вином — и забыты все тяготы непрестанных походов.

Стою на мосту через Хопер и вспоминаю древние былины, в которых так часто говорится о широких степных дорогах. Ходили по ним русские богатыри и воины супротив хазар, половцев, татар. И увидишь ежели в Прихоперье шлях, грейдер по нынешнему, кстати, будут слова Бунина:

По мосту громыхает бричка. Оборачиваюсь. Возчик, бородатый дед сурового вида, завидев меня, сам останавливает бричку. Спрашиваю дорогу на Салтынский.

— Сидай, проедем мост да лес, а там и дорогу покажу. Мне-то в другую сторону. Только далековато до Салтыней, верст, считай, двадцать наберется, а транспорт здесь редкий, — словоохотливо говорит дед.

— Дойду и пеши.

— Оно-то так, дойдешь, да не в моде теперича ноги. Вскорости, я так думаю, до сортира на машине ездить будут. Вон на мою бричку и то с насмешкой смотрят. А одинокий пеший человек в нонешнее время, ты не обижайся, милок, навроде чокнутого. Ишь, горбовик какой насудомил, не надорвешься ли?

— Турист я, дедушка.

Сам не знаю, почему говорю так, ибо не люблю этого иностранного слова. Сейчас оно кажется особенно легковесным, напыщенным.

— Туристы, те ватагой ходят. А ты — один. Может, у тебя денег на дорогу нет?

Договорились…

— Тпру-у!

Развилка трех дорог. Справа — сосновый бор.

— Иди, значица, направо по-над лесом, только в лес не забирайся, — дед означает дорогу кнутовищем.

Поначалу сожалею, что река осталась немного в стороне, но сожаление быстро улетучивается, ибо иду вдоль чудесного соснового бора. Величественно и гордо стоят, не шелохнувшись, мачтовые сосны. За спиной — увесистый рюкзак, а идется и дышится легко, свободно. Замечаю вдруг, что мурлычу какой-то мотив. Давненько не бывало, со мной такого! Да и запоешь ли, не вызвав подозрений относительно умственной полноценности, в сутолоке городской, улицы, в автобусе или трамвае? Мурлычу песенку и кажутся мелкими и ничтожными, по сравнению с Природой, с вечностью и удивительностью естества все те житейские треволнения, от которых дома хватаешься за сердце.

Дорога раздваивается. Одна — извилистая, изрезанная колесами телег, притрушенная сеном — уходит правее, в лес, куда дед не советовал забираться. Но дорога очень уж заманчива, и я беру правее. Дорога петляет меж звонких сосен, спускается в зеленые ложбинки, гостеприимно приглашает на лесную опушку, где стоит особняком раскидистый вековой дуб.

Кидаю под дуб рюкзак, падаю навзничь на травяной ковер и, раскинув руки, смотрю в небесную синь. Смотришь в небо минуту, другую — и дух захватывает от высоты. И какие бы тяжелые камни не лежали на душе — скатятся. Ты прикоснулся к вечности, а перед вечностью отступает все. Все глубже проникает взор в неведомое, все дальше и необъятнее синь. Немного кружится голова. И вот ты уже чувствуешь себя частицей мироздания, частью безмерно великого — Природы.

Закрываю глаза и представляю себя птицей, парящей высоко-высоко в небе; тело становится таким легким, невесомым, что, кажется, и в самом деле можешь летать. Чувство, хорошо знакомое с детства. Много позже узнал, что такая поза один из приемов йогов, помогающий быстро расслабиться, снять усталость. Не знаю, но, может быть, в этой позе лежания на траве единство противоречия: земля властно тянет к себе все живое, но все живое тянется и к солнцу, ввысь, в неведомое.

Иду дальше и думаю, что такой дорогой, такими опушками можно излечить множество хворей, порожденных цивилизацией, предметом нашей гордости. Сюда бы тех, пока здоровых, собратьев моих, которые почему-то радуются, нагулявши в курортных местах пару килограммов лишнего веса, и тучных субъектов, предпринимающих дома героические, но малополезные попытки согнать вес. Сюда бы тех, кто пригоршнями глотает лекарства при первом же чихе. О чихе, кстати. Ученые обнаружили любопытное явление: на воле обезьяны не болеют гриппом, но стоит создать им «человеческие» условия жизни, и они гриппуют ничуть не хуже человека. Знатоки утверждают, что свидания с природой (эрзацсвидания, т. е. загородные поездки с транзисторами, возлияниями и последующим метанием пустых бутылок, строго противопоказаны), лечат от ипохондрии, спеси, зависти и вроде бы далее от дури во всех ее проявлениях.

Лес раздвигается, открывает новую свою тайну: впереди продолговатая старица в окружении задумчивых великанов ракит да осин-шептуний. И уже не дорогой, а малозаметной тропинкой иду вдоль берега старицы, вижу на другой стороне разомлевшее дремотное стадо коров.

Тропинка приводит к Хопру. У песчаного берега — несколько палаток под деревьями, нехитрый кош, пара лодок; шебуршит рыба в садке. Тихо. Привольно. Наверно, самые совершенные творения природы — вода и лес.

Великий Данте при всей его могучей фантазии не мог представить рай иначе, как в виде леса с бегущим сквозь него ручьем.

Скорее в воду! Вода холодна, прозрачна, чиста — как родниковая. Без боязни пью ее, свежую, мягкую. Да, давненько не рисковал я, далее мучимый сильнейшей жаждой, пить воду из наших рек.

— Хорошо водица?

На берегу стоит бронзоволицый мужчина. Человек в годах, загар только резче оттеняет седину на висках.

Отфыркиваясь, вылезаю из воды. Знакомимся. Зовут его Иваном Васильевичем. Отставник. Живет в Воронеже, регулярно приезжает сюда на все лето. Изъездил полсвета, а более живописных мест не видел.

Узнав, что его знакомый тоже не безразличен к Хопру, он приносит из палатки газету «Волгоградская правда». Читаю:

«На всем юге России, пожалуй, не найти больше уголка природы с таким многообразным сочетанием замечательных свойств. Далее „Курьер ЮНЕСКО“ писал о Хопре, как об одной из самых красивых рек Европы.