Юлий Смельницкий - Друг человека

По берегам озера не было кочек и кустов; только тростник узкой полосой рос в воде.

— Негде спрятаться, — гусь не уйдет…

Обойдя озеро, я скоро нашел гуся. Он изменил способ защиты, — не побежал по воде, а нырнул еще в тростнике. Я слышал, как он булькнул в воду, но его не видел, и когда ждал появления гуся на средине озера, он вынырнул и поплыл вдоль берега, и также, как и в первый раз, не поднимая головы.

Четыре раза я находил гуся. Три раза стрелял, и только, загнав его в узкий конец озера, поросший редким тростником, осторожно, держа собаку сзади, подкрался к берегу, и увидев гуся в тростнике, его убил.

С большой радостью (наконец-то, мы тебя получили!), Макбет бросился в воду и принес крупного тощего гуся.

По осмотре, я нашел у гуся, под крылом на плечевой кости, большой нарост миндалевидной формы.

Таких гусей за все время моей охоты, я взял три штуки, — двух осенью и одного весной. Первых, — я убил выстрелами на воде. Последнего, — на пашне, — он не мог высоко подняться, недалеко перелетал над жнивой и я поймал его руками.

Под крыльями, у всех трех гусей , такие же опухоли, как и у этого, убитого мной сегодня вечером.

Опухоли начинались от плеча и постепенно спускались на нет вдоль крыльев, обросли редкими перьями, сквозь которые просвечивалась красная воспаленная кожа.

По большому размеру опухолей, можно было думать, нет ли в них гноя, а их продолговатая форма могла вызвать предположение о существовании в опухоли глистов. Но вскрытие опухолей не обнаружило в них гнойников, паразитов, следов дроби и неправильных костных мозолей, указывавших на переломы костей и последовавшие их сращения.

Одинаковость мест и формы утолщений дают основание заключить, что таких гусей неправильно называют подранками, и что имеющиеся у них под крыльями опухоли, произошли от болезни надкостницы или плечевого сустава, обострившейся во время весеннего или осеннего перелетов.

Совершая эти перелеты, гуси бередят больные крылья, летят с товарищами сколько могут, а затем, отстают от них в пути, и, не имея сил лететь дальше, — гибнут.

Такие гуси, — отсталые, больные.

Может быть, этими болезнями их крыльев об'ясняются легендарные рассказы о том, что люди брали руками живых гусей и лебедей, с выползавшими из под крыльев ужами и змеями…

На преследование гуся ушло больше часа, и когда я пришел к месту сидки, вечерняя заря уже догорала, слабо просвечивая узкими, багрово-лиловыми полосами, на сером фоне неба.

Вблизи не было кустов, и шалаш на сухом берегу озера не из чего сделать.

Пришлось встать в камыше, — в воде и грязи.

Ногам холодно, негде положить собаку, и я отвел ее на другую сторону озера, к стогу, и покрыл небольшой охапкой сена. Там же, возле собаки, положил и сумку с гусем.

Вернувшись в свою мокрую сидку, я пожалел, что не надергал сена из стога, — положить себе под ноги.

Но, — и времени не было дергать сено, да и стожок так осел, что для Макбета я не мог вытеребить столько сена, сколько было нужно.

Снег перестал. Заметно холодало. Стоя в воде, мерзли ноги. Пробитая дождем шубка, коробилась и шуршала.

— Не долго… Как-нибудь простою и в воде. Хорошо, что Макбета положил в стогу. Там ему будет лучше.

Так думал охотник.

Собака же, — рассуждала по-другому: она полезла на стог.

— Зачем она лезет?…

Два раза этой же осенью, когда в шалаше не было сухого места для Макбета, я оставлял его в ближних к шалашу стогах. Положу около него ягдташ, и собака спокойно лежала в стогу до окончания охоты.

Правда, тогда не было морозов, и я оставлял Макбета не возле стога, а в стогу, вырыв в нем ямку, и собака лежала на сухом сене. Сегодня же, — холодно. Мокрый Макбет лежал на сырой земле возле стога. У него на шее мелкие ледышки замерзшего снега, и если «голод — не тетка», то и мороз — не «дядя», и у стога — собака мерзла.

Взобравшись на верхушку стога, Макбет быстро заработал передними лапами, разрывая сено.

От меня до стога — не более сорока шагов, и на его верхушке, на зорю, хорошо видно собаку.

На озеро налетела утка, и увидев на стогу собаку, свернула в сторону.

— Куда же девать Макбета? Он будет отпугивать уток…

Девать некуда и поздно, — где-то в лугах уже стукнул выстрел.

Вечер испорчен, и никто, кроме меня, не виноват в этом; если бы первым выстрелом я убил гуся, то во время вернувшись на сидку, успел бы сделать себе шалаш на сухом месте, и укрыл бы от холода Макбета, не заставляя его лезть на стог.

Чувство неудовлетворенности собой овладело мной.

Прежде, таких промахов не было. Я отпустил бы подальше гуся и убил бы его сразу; ныне же, увидав гуся, заволновался, как желторотый охотник.

— Ничего не поделаешь! Пришла старость…

Но такие печальные мысли рассеял Макбет; он скоро кончил свою работу и улегся в вырытой им в верхушке стога ямке.

На верху стога виднелись только вз'ерошенные клочки сена, и собаки не было видно.

Мысленно, я похвалил Макбета: наверху стога, в сухом сене, ему теплее, чем внизу у стога, и поместившись в своем ложементе, он не помешает моей охоте, — согреется и уснет.

Звеня крыльями, высоко летели над лугами большие (сотенные) стаи уток на другой берег Камы, — кормится на яровых полях ночью.

Это шла утка полевая .

Вскоре за ней пойдет кормиться на озера и наша утка, — луговая.

Кое-где по лугам начали стрелять.

В морозном осеннем воздухе, выстрелы казались слабыми ударами кнута или хлопушки.

На камских песках, как бы звеня колокольчиками, лебеди перекликались.

Днем — сонные и беззвучные луга, вечером проснулись, наполнились движением и заговорили теми языками, которые охотникам знакомы и понятны.

Небольшими стайками и в одиночку, — по лугам полетели «наши» утки, — луговые.

Начался вечерний перелет. Зачастили выстрелы на сидках.

Пора бы выстрелить и мне.

Трепет ожидания прилета птицы и наступления одной из радостей охоты достиг кульминационного пункта…

С сильным свистом, как брошенный невидимой рукой, чуть не задев меня за шапку, кряковной селезень, грузно, — «утюгом», — спустился в камыши.

Спустился рядом, в нескольких от меня аршинах, всхлопнул крыльями (оправился), и тихо шваркнул, — нет ли на озере товарищей.

Я кашлянул.

Селезень поднялся кверху. Узкая полоса красного света прорезала вечерний сумрак, и убитая выстрелом птица, упала в воду, — там же, где и поднялась.

Немного побилась крыльями в воде и затихла.

Вскоре, три утки сели под другой берег озера.

Также, как и селезень, они низко летели над озером (в пасмурные и ветреные вечера утки летят низко), и я не успел выстрелить, когда они садились.

Мой кашель и шиканье не испугали уток, и они поднялись только после того, как я пошел к ним по воде.