Александр Уолкер - Одри Хепберн – биография

Без потрясающей точности Одри это не удалось бы делать так удачно. И когда она танцевала на одной из набережных Сены на фоне Большого Дворца, ей приходилось не только выполнять все танцевальные движения, но и синхронизировать движение губ с записью песни».

Самый впечатляющий эпизод в «Смешной мордашке» – это серия демонстраций, каждая из которых завершается стоп-кадром, где Одри показывает коллекцию моделей от Живанши на фоне вокзала, цветочного рынка, Лувра и так далее, а Астер в это время имитирует работу фотографа из журнала мод, которой его научил Ричард Эйвдон. Стоп-кадры с Одри «сами по себе волшебные мгновения, схваченные на лету». Она стала такой профессиональной «фотомоделью», что в последнем кадре этого эпизода, где она появляется из-за статуи «Крылатой Победы» (Ники) на верху большой лестницы Лувра и бежит вниз по ступенькам с красной вуалью, развевающейся подобно ее собственным крыльям богини, именно Одри говорит Астеру, когда нужно снимать. «Я до смерти боялась упасть с этой лестницы и сломать себе шею, – вспоминает она позже, – высокие каблуки, все эти ступеньки, длинное платье Живанши. Слава Богу, Фред снял меня за один раз… или Эйвдон?.. или Стэнли Донен? О, я забыла кто!» Реальный Париж и кинофантазия слились для нее воедино, и именно так все это и предстает в фильме.

За год до того Астер снимался в фильме «Длинноногий дядюшка». Это история маленькой девочки-сиротки, узнавшей, что ее покровитель, в которого она влюбляется, по возрасту годится ей в дедушки. Так совпало, что его партнершей по тому фильму была Лесли Карон, одно время считавшаяся «альтер эго» Одри. Но достаточно сравнить фильмы, чтобы увидеть, что он больше теплоты проявляет к Одри. К Карон он проявляет слегка насмешливое благоволение, милое, покровительственное. Между ним и Одри больше теплоты, больше шаловливости. Их отношения взаимопритягательные. О плотской любви здесь не могло быть и речи, но романтическая привязанность так часто слишком близко подходит к опасной грани. В сцене, где они обсуждают философию «эмпатикалистов», Одри сохраняет весьма серьезный вид, а Астер говорит с насмешливым скептицизмом. Потом он внезапно прикасается губами к ее щеке. «Я поставил себя на ваше место, – поясняет он лукаво, – и почувствовал, что вы хотите, чтобы вас поцеловали». Вот и все, это всего лишь мгновенная близость, но она как бы намекает на то, что могло бы быть между ними.

Признание Одри в любви к Астеру точно таким же образом пропускается через защитный фильтр стилизации. Когда они кружатся в объятиях друг друга, она поет отрывок из «Это чудесно»: «Ты сделал мою жизнь такой прекрасной! Так почему же тебя удивляет моя любовь к тебе?» Слова восполняют то, что не может быть сделано. Атмосфера этой сцены как бы устраняет разницу в возрасте. На рекламных плакатах к этому фильму использовалась фотография Одри, сделанная Эйвдоном. Выключается инфракрасное освещение, и мы видим Одри. Это романтизированный намек на ее портрет:

глаза, нос и губы. Фильм в самом прямом смысле слова представляет собой «фотосъемку любви», сделанную с высочайшим изяществом и совершенством.

Те «семь потов», которых потребовало все это совершенство, остаются за кадром. Самый романтический номер оказался и самым трудным при съемке. Место выбрали заранее: маленький охотничий домик на лугу у Шантильи, который искусно замаскировали под сельскую часовню. Целый акр специально выращенной травы был выстлан в этом сказочном уголке с его рекой, полевыми цветами, торжественными лебедями, скользящими по водной глади словно специально для того, чтобы увидеть, что тут происходит.

Как только съемочная группа установила освещение и кинокамеры, все пошло не так, как надо. Недавние сильные дожди пропитали дерн влагой. Одри и Астер, вальсируя, часто оказывались на голой земле, лишь слегка подкрашенной зеленой краской и немного затуманенной специальными фильтрами на линзах камер. Эти голые места были хорошо заметны, если присмотреться повнимательнее. Вместо легкого танца мечты получалось нечто неуклюжее. Несколько раз поскользнувшись и зацепившись за что-то, Одри рассмеялась: «Я двадцать лет ждала возможности потанцевать с Фредом Астером, и что же я теперь имею? Брызги грязи в глазах!» Еще одно препятствие возникло из-за… нижнего белья Одри. В то время, как они с Фредом вальсировали на «лужайке», короткое белое свадебное платье от Живанши изящно вздымалось вверх достаточно высоко и можно было заметить розовые трусики Одри. Чтобы избежать цветового диссонанса, Донен остановил съемку. Ассистент режиссера гнал машину восемь миль до Шантильи, остановился у какой-то лавчонки, буквально влетел в нее и купил там пару белых трусиков детского размера для кинозвезды. Таким образом под туалетом Живанши, стоившим несколько тысяч долларов, на Одри в этой сцене были трусики за 98 центов.

Баронесса ван Хеемстра жила в Париже, но она редко приходила смотреть, как снимается в кино Одри с Астером. Однажды баронесса присутствовала на съемке сцены на Монмартре. Одри, заметив, что девушка из съемочной группы дрожит от холода, сняла с себя куртку с подкладкой из овчины, которую накидывала поверх легчайших «творений» Живанши, и набросила ей на плечи. Баронесса выразила свое недовольство на голландском. Одри в ответ лишь рассмеялась.

Посещение баронессы было примечательно не только как проявление материнской заботы. Это был один из тех редких случаев, когда дама с жестким и строгим лицом согласилась дать интервью. Возможно, тот факт, что репортер работал на «Крисчен Сайенс Монитор», светский орган, представляющий религию, последовательницей которой считала себя баронесса, стал причиной наиболее откровенных ее высказываний о недавней войне. Она решительно отвергает все слухи о том, что была героиней Сопротивления.

Волни Херд из «Монитора» характеризует баронессу как «очаровательную, гордую даму с „энергичной“ прической седых волос, ясными голубыми глазами, которые выглядят таким контрастом по сравнению с темными глазами Одри… она выражает собой саму сущность благородной женщины». И Херд далее продолжает: «Мы беседовали о годах войны». «Нам удалось все это пережить в общем неплохо, – сказала мать. – Видите ли, вместо того чтобы впадать в депрессию, постоянно представляя жуткую картину оккупации, я, за какую бы работу ни принималась, всегда делала ее так, словно не было и нет никакой войны. И вы поразились бы, узнав, насколько это позитивное отношение помогало развеять жуткий гипноз войны, так, что мы самые разные вещи получали в нужное время и из самых неожиданных мест».