Александр Уолкер - Одри Хепберн – биография

Некрологи заполняли колонки газет. Марта Шеррилл из «Интернейшнл Геральд Трибьюн» писала: «(В ней) было особое очарование и изящество без всякой искусственности. В каждой роли… она преодолевала мрак и серость повседневности своим редким сочетанием хрупкости, легкой раскованности и старой европейской мудрости». Говоря о eё работе в ЮНИСЕФ, Шеридан Морли писал: «… В. то время, как все другие реальные принцессы в подобных случаях выглядят актрисами, играющими чужую роль, Хепберн, единственная актриса среди них, делала это совершенно естественно без какой-либо наигранности и театральности». Грегори Пек сказал: «Нет никаких сомнений – принцесса всё-таки стала королевой – и не только на экране».

Одри унесла с собой в могилу многие тайны жизни. В частности те, которые связаны с eё родителями. А скрытые мотивы, которые до конца дней влекли eё к делам благотворительности и милосердия, наводят на мысль о каком-то чувстве отчаяния, а не только преданности высокой цели. Ныне многие считают, что Одри слишком много работала, и из-за «перегрузки сочувствием» организм ослаб и поддался смертельной болезни. Все это пока недостаточно исследовано.

Одри умерла в среду. Обряд отпевания состоялся в воскресенье в маленькой евангелической церквушке. Службу вел протестантский проповедник из Толошеназа пастор Андре Монье. Прибыл и пастор Морис Айндиге, восьмидесятилетний старик, который благословил брак Одри и Мела Феррера в 1954 году. Он крестил Шона. В церкви могло уместиться не более сотни человек. Родственники покойной боялись, что народу будет слишком много. Оказалось, их опасения были напрасны, уважение, которое окружающие проявляли к Одри при жизни, сохранилось и после eё смерти. Оно было заметно – в том идеальном порядке, который без особого труда удавалось поддерживать в толпах, заполнявших улицы и хранивших скорбное молчание, время от времени прерываемое сдавленными рыданиями. Даже десятки проворных ребят с телекамерами на плече и в сопровождении их верных коллег с микрофоном в руке демонстрировали не характерную для них сдержанность.

День был холодный. От пронизывающего ветра в глазах плачущих прибавлялось слез. К 10.15 утра венки и цветы от королевского семейства Нидерландов, от Элизабет Тэйлор и Грегори Пека, от ЮНИСЕФ и десятков других людей были доставлены в церковь.

Незадолго до полудня боковые ворота «La Paisible» открылись, и гроб из светлого дуба понесли к церкви шестеро самых близких ей мужчин: Шон Феррер, Лука Дотти, Андреа Дотти, Ян ван Уффорд, Роберт Уолдерс и Юбер де Живанши. Мел Феррер со своей женой Элизабет шел в траурном кортеже. Он выглядел сильно постаревшим, седым и чрезвычайно удрученным. Гроб установили на убранный цветами катафалк. Шон Феррер отошел от группы тех, кто нес гроб, обнял отца и подвел его к ближайшим родственникам Одри. Андреа Дотти утирал слезы под толстыми стеклами очков.

Не успели закрыться двери церкви, как появился человек в широком развевающемся плаще – Ален Делон. «Даже на свое первое свидание с Одри я опоздал», – выдохнул он.

Органная музыка заполнила храм. Звучала прелюдия Баха, скорее героически-торжественная, чем печальная. Затем к ней присоединились голоса детского хора. Шон Феррер, зная, что его мать очень хотела, чтобы на eё похоронах присутствовали дети, пригласил хор Международной школы св. Георгия в Монтре, который исполнил псалом «Господь – мой пастырь». Пастор Айндиге голосом, прерывавшимся от волнения, говорил о свете, который принесла с собой Одри в Сомали и который отразился на лицах и в глазах детей этой несчастной страны. И в эти минуты зимнее солнце пробило темную завесу облаков и залило церковь ярким золотым сиянием. Если это и не было божественным знамением, то, по крайней мере, стало чудесным совпадением.

Выступил принц Садреддин Ага Хан, представитель ООН. Он отметил, что Одри приняла на себя больше трудностей и опасностей в своей работе в ЮНИСЕФ, чем многие дипломаты.

Шон рассказывал о том последнем кануне Рождества, когда мама прочла письмо, написанное человеком, которым она восхищалась… «Помните, – говорилось в нем, – если вам когда-нибудь потребуется рука для поддержки, взгляните на свою собственную, именно она вам и нужна. Когда вы станете старше, вспомните, что у вас есть вторая рука. Первая предназначена для того, чтобы помогать вам самим, вторая – для того, чтобы помочь другим». Он закончил свое выступление на спокойной ноте. «Мама верила в силу любви… в то, что она способна исцелять, исправлять, восстанавливать и все в конце концов изменять к лучшему».

Венками и букетами цветов, лилиями, гвоздиками, сплетенными с розовыми и белыми маргаритками, рядами белых и алых роз были уставлены все церковные стены. К концу службы храм наполнился густым запахом горячих свечей, смешанным с тонкими ароматами цветов, раскрывшими от жары свои бутоны. Гроб Одри подняли и понесли. Он казался удивительно легким. Присутствующие потянулись вслед за ним, их лица овевал морозный швейцарский воздух. Слышался шорох надеваемых пальто, натягиваемых перчаток, и вот не слишком большая толпа родственников и друзей двинулась к кладбищу, расположенному на склоне холма примерно метрах в двухстах от церкви.

Могила Одри у кладбищенской стены на самом верху склона. Только виноградник отделяет кладбище от дома. На могиле поставили простой крест из покрытого лаком коричневого дерева. На табличке – eё имя: «Одри… Хепберн», на вертикальной части креста – даты рождения и смерти: «1929… 1993». «Хепберн» – единственное англосаксонское имя на кладбище, заполненном такими фамилиями, как «Дюфур», «Морель», «Анжело» и «Жако».

Толпа проследовала за группой официальных гостей, но из уважения к обычаям погребения осталась за пределами кладбища. Над близлежащим пахотным полем парили чайки, садились и снова взлетали, равнодушные к тому, что происходило. Один за другим гости шли мимо открытой могилы и бросали прощальный взгляд на гроб, на котором лежал теперь единственный белый тюльпан. Каждый опускал в могилу розу, лилию или белую гвоздику, некоторые шептали при этом молитву, последнее «прости» великой актрисе. Мел Феррер рыдал неудержимо, остановившись у края могилы, его поддерживал, обняв за плечо, Роберт Уолдерс, борода которого стала совсем седой. Какую бы обиду ни оставлял в сердцах eё бывших мужей разрыв с Одри – все это казалось мелким перед лицом eё преждевременной и такой тяжелой смерти.

Отдав последнюю дань покойной, гости пошли обратно в «La Paisible» на поминальный прием. А к могиле Одри двинулись те, кто был у кладбищенской ограды. Они клали на свежую могилу свои не столь роскошные цветы, которые свидетельствовали о большой и неподдельной любви. И этих букетов и венков было так много, что казалось, Одри похоронена не в земле, а в огромной корзине цветов.