Эрик Шлоссер - Нация фастфуда

На голову я водрузил каску и стал подниматься по лестнице. Звуки становились отчетливее: шум станков, инструментов и свист выпускаемого сжатого воздуха.

Мы начали с конца конвейера, где проводится обработка. Рабочие называют этот цех «Фаб». Внутри все выглядит знакомо: стальные мостки, трубы вдоль стен, огромное пространство, лабиринт конвейеров. Это мог бы быть завод Lamb Weston в Айдахо, если бы вместо красного мяса тут был картофель фри. Одни устройства собирали картонные ящики, другие фасовали мясные продукты в вакуумные пластиковые упаковки. Работники выглядели очень сосредоточенными, и эта часть завода не вызывала никакой тревоги. Такое мясо мы постоянно видим в супермаркетах.

В этом цеху температуру снижают до 5 ℃. Но по мере движения вдоль конвейера картина начинает меняться. Куски мяса становятся больше. Работники – почти половина женщины, в основном молодые латиноамериканки – режут его длинными тонкими ножами. Они стоят у столов высотой по грудь, снимают мясо с конвейерной ленты, срезают жир, кидают обратно на ленту, обрезки отбрасывают на другую ленту, позади них, а затем хватают следующий кусок. Все это занимает несколько секунд. Я был поражен количеством работников: сотни людей, тесно стоящих рядом, постоянно орудующих ножами. Только и видно, что каски, белые куртки и блеск стали. Никто не улыбается и не болтает, все слишком заняты и напряжены, стараются не поранить соседа. Мимо меня прошел пожилой человек, толкающий голубую пластиковую бочку с обрезками. Несколько рабочих измельчали их с помощью резки Whizzards – маленьких вращающихся электрических ножей. Whizzards выглядят как бритва, которую рекламирует Санта-Клаус по телевизору. Я заметил пот на лицах нескольких женщин рядом со мной, хотя температура в помещении была близка к нулю.

Куски мяса, подвешенные сверху, подъехали к группе мужчин. У каждого рабочего в одной руке нож, а в другой – стальной крюк. Они подхватывают кусок мяса крюком и яростно обрабатывают ножом. Они неистово рубят мясо. И вдруг все преображается. Оборудование остается позади, а впереди меня картина, которая остается неизменной тысячи лет: туши, крюки, ножи, мужчины, которые режут и режут мясо.

В бойне я вообще не вижу никакой логики. Одна странная картинка за другой. Работник с электрической пилой разрезает корову пополам, как будто это бревно, и половины проносятся мимо меня в морозильную камеру. Напоминает побоище. Дюжины коров, с которых сняли кожу, болтаются на цепях, подвешенные за задние ноги. Мой проводник останавливается и спрашивает, как я себя чувствую, хочу ли идти дальше. Тут многим становится дурно. Я чувствую себя нормально, знаю, что должен увидеть весь процесс, весь этот мир, скрытый от глаз. В бойне жарко и влажно. Пахнет навозом. У коров нормальная температура тела 38 ℃, и в помещении очень много коров. Туши проносятся по рельсам так быстро, что нужно постоянно за ними следить, уклоняться от них, смотреть под ноги, иначе одна из них может сбить вас на бетонный пол. Такое регулярно случается с рабочими.

Вижу человека, который тянется внутрь коровы и вытаскивает ее почки голыми руками, потом бросает в железную сетку. Потом еще одна корова, потом следующая. Вижу сетку из нержавеющей стали, полную языков; пилы Whizzards, срезающие мясо с отрубленных голов, очищая черепа почти так же чисто, как на картинах Джорджии О’Киф [98]. Мы движемся по крови, ее уже по лодыжку. Она уходит в сток, ведущий в огромные котлы под нами. Когда мы подходим к началу линии, я первый раз слышу ритмичный «Поп, поп, поп» – звук, с которым оглушают живых животных.

Теперь туши коров похожи на те, которые я видел на ранчо годами. Только висят вниз головой на крюках. Поначалу это зрелище кажется нереальным. Их так много – целое безжизненное стадо. Потом я вижу несколько задних ног, дергающихся в воздухе (последний рефлекс), и все проясняется.

Восемь с половиной часов работник, которого называют стикером, стоит в реке крови, промокает в ней до нитки и примерно каждые 10 секунд перерезает сонную артерию корове. Он использует длинный нож и должен попасть точно, чтобы убить животное гуманно. Он бьет в нужную точку снова и снова. Мы подходим к скользкой железной лестнице и попадаем на маленькую платформу, где начинается производство. Человек смотрит на меня и улыбается. Он носит защитные очки и каску. Его лицо забрызгано мозгами и кровью. Это «глушитель» – тот, кто принимает коров, попадающих в здание. Животные идут по прямому желобу и останавливаются перед ним, заблокированные воротами. Он стреляет им в голову из пневматического ружья, которое подсоединено к потолку длинным шлангом и заряжено стальными болтами, оглушающими коров. Животные продолжают подходить, не понимая, что будет дальше, а он стоит и стреляет. Восемь с половиной часов просто стреляет. Пока я стою там, он пару раз промахивается и стреляет в одно животное дважды. Как только животное падает, работник берет одну из его задних ног и прикрепляет к цепи. Огромное животное взмывает в воздух.

Я пару минут смотрю, как он оглушает коров. Сильные и внушительные животные через миг становятся неподвижными, привязанными к рельсам, готовыми к разделке. Вот корова выскальзывает из цепи, падает на землю и попадает головой в один конец ленты конвейера. Рабочие пытаются освободить животное, оглушенное, но живое. С меня хватит.

Я выхожу из здания в холодную ночь и следую по пути, по которому коровы движутся на бойню. Они проходят мимо меня, подгоняемые работниками с длинными белыми палками, которые, кажется, светятся в темноте. Один бык, возможно, инстинктивно почувствовав то, что другие не смогли, разворачивается и пытается убежать. Но работники загоняют его к остальным. Животные лениво входят поодиночке вперед, к приглушенным звукам «поп, поп, поп», несущимся из-за открытой двери.

Дорога изгибается, коровы не видят, что внутри, поэтому они спокойны. Когда колея медленно поднимается вверх, животные могут подумать, что они опять направляются в грузовик, в новое путешествие. В каком-то смысле это так. Колея расширяется и ведет к большому загону для скота с деревянным забором. Место ему – на лугу, а не здесь. Когда я двигаюсь вдоль забора, коровы подходят ко мне, смотрят в глаза, как собаки, которые надеются получить что-то вкусное, и следуют за мной в загадочном порыве. Я останавливаюсь и пытаюсь увидеть всю сцену разом: прохладный ветер, коровы и их нежное мычание, безоблачное небо, поднимающийся от фабрики пар в лунном свете. Тут я замечаю, что у здания все же есть одно окно, маленький квадрат света на втором этаже. Оно как будто предлагает посмотреть на то, что спрятано за огромным безликим фасадом. Через это маленькое окно вы можете увидеть ярко-красные туши на крюках, которые проносятся по кругу.