Порфирий Ипатов - Хвоя, изгоняющая болезни. Великий славянский лекарь

– Так ты не знаешь, что ль, ничего, Афанасич? Кирюха-то спился… Ужо месяц как на работе-то не появляется.

Мне горестно стало да стыдно. Как же так, с другом лучшим такая беда случилась, а я и не знаю ничего… Я еще несколько недель назад заметил, что Кирюхи не видать что-то, да подумал, что просто занят он шибко у себя в цеху, да дома дела по хозяйству какие-нибудь. Не думал я, что плохое что-то произойти может… После рабочего дня я решил прямиком отправиться к Кирюшке да Петьке – проведать их да разузнать, что за беда-то такая случилась.

Дом Кирюшкин находился на другом конце поселка, на отшибе самом, возле леспромхоза. Местность эта была безлюдной, всего улочек пара-тройка, в которых домов-то раз, два и обчелся. Лето, казалось бы, детишки должны бегать да резвиться, красавицы молодые между собой хихикаться, но ничего этого не было здесь. Только какая-то старуха в рубище черном с пустым ведром вдоль дороги бредет. Тишина… И лишь где-то вдали, в другой части поселка кто-то песни распевал.

Дошел я до Кирюшкиного дома, который стоял ближе всего к лесу. Взглянув в сторону огорода, я увидел, что не засажено толком ничего. Постучал я в старую, обветшавшую дверь. Тихо. Будто и нет никого в доме. Постучал еще раз. Тут что-то скрипнуло внутри. Глянув в окно, я увидел исхудавшее лицо Петьки, уставившегося на меня своими большими, выразительными глазами. Я кивком попросил Петьку дверь мне открыть. Он, чуть поколебавшись, исчез из окна, и через несколько мгновений был уже у двери.

– Здорово, Петенька, – говорю.

– Здорово, Зеленый, – улыбнулся Петька.

Как я рассказал ему, что в школьные времена меня «Зеленым» прозвали, так Петька и сам так меня звать стал. Я протянул Петьке руку и поздоровался, как с мужиком. Мы прошли в дом. Внутри было тихо и темно, занавески полностью окна закрывали. Кирюхи внутри не было.

– Что у вас случилось-то? – спросил я, присев на жесткий, пошатывающийся стул.

– Да плохо все, дядь, – радость от моего прихода исчезла с лица мальчугана. – Батька пьет уже месяц почти, на работу не ходит. А вечером постоянно в гараже запирается… Боюсь я, что он там сделает чего-нибудь с собой…

– А чего это он так, что произошло-то с ним?

– А не знает никто… Я хотел было поговорить с папкой, да он мне: «Мал ты еще, Петька, не понять тебе»… Незадолго до этого я видел, как он взял все свои письмена со стихами и выбросил в печь. Я хотел было их достать, но опоздал. Почти все сгорело, пепел один остался…

Петька повесил голову. Я сел к нему поближе, да потрепал за плечо по-отцовски.

– Не переживай, – говорю. – Все хорошо у вас будет, поставим мы батьку твоего на ноги. Где он? В гараже?

– В гараже…

Я отправился в гараж. Дверь в него была приоткрыта немного, я вошел. Темноту гаража освещала лежащая на старом обтрепанном столе лампа керосиновая. За столом сидел Кирюшка. Он пошатывался, икал да смотрел куда-то в стену, не отрываясь. На столе лежали две бутылки водки, одна из которых была пустою, темно-синий стакан, испачканные листки бумаги да ручка чернильная обгрызенная. Было понятно, что нетрезв он совсем. Я подошел к нему и сел на круглое полено, которое вместо стула было. Кирюшка медленно повернул ко мне голову и смотрел так пару мгновений. Лицо его расплылось в улыбке пьяной.

– О, друг мой любезный пришел, – продолжал улыбаться Кирюха, покачиваясь слегка. – Давно тебя не было, какими судьбами?

Я понял, что разговаривать было с ним бесполезно, пока пьян он. Хотел было его проводить в дом, да он упираться начал. Осмотрев гараж, в самом темном углу раскладушку обнаружил, на которой, видимо, Кирюха и спал. Я уложил его туда, да накрыл покрывалом. Забрав со стола водку, пошел обратно в дом, не забыв дверь прикрыть. Решено было, что сегодня здесь ночевать буду, у Петьки. День следующий выходным был, на работу не нужно было. А с утра, как Кирюшка протрезвеет, я поговорить с ним намерен был.

Пока еще не смеркалось, отправился я до дома, домашних предупредить, что ночевать в гостях буду. Набрал пирогов свежих, которых матушка напекла, да оправился обратно, на другую сторону поселка.

Петька обрадовался мне, когда вернулся я, и еще больше обрадовался свежим, горячим пирогам. Он с жадностью набросился, как только я их на стол выложил.

– Чай-то хоть есть у вас? – говорю. – Ну, давай, заваривай. С чаем-то вкуснее…

До глубокой ночи мы просидели с Петькой. Пироги ели, да я ему истории рассказывал свои армейские. Спать мы легли поздно. Я лежал возле окна самого на кровати, на которой Кирюха спал. В гараже тихо было, и лишь только ближе к утру там звякнуло что-то, да затихло.

Проснувшись, умылся да в гараж отправился. Петька спал еще. Когда я тихонько открыл дверь, солнечные лучи проникли в гараж, освещая все уголки его. Кирюха лежал на кровати да за голову одной рукой держался.

– Утро доброе, – говорю. – Ну, как оно?

– Порфирька?! – прищурился мой товарищ. – А ты как тут оказался-то?

Похоже, Кирюшка плохо помнил день вчерашний, как, впрочем, и предыдущие дни. Я рассказал ему обо всем. И что он уже пьет месяц, и что с работы его убрали, и что пора заканчивать со всем этим.

– Правда, что ль, уволили? Все равно – это не важно уже… Не хочу я жить. Нету никаких сил, нету никакого смысла. Только тихая, серая явь… Даже стихи не идут у меня. Нет никакого вдохновения, нет никакой красоты в мире… Петька? Петьку и без меня воспитают, у него бабушка и дедушка еще есть. Нельзя, чтоб его воспитывал такой, как я…

Так и думал я, что его философствования до добра не доведут. Ну, ничего, этим мы потом займемся, а сперва нужно Кирюху от пьянствования вылечить.

– А водки у меня разве не осталось со вчера-то? – спросил Кирюха, потихоньку вставая с раскладушки.

– Осталось, но я убрал ее. И не получишь ты ее. Для твоего же блага стараюсь, – серьезно сказал я, а Кирюха застонал в ответ.

Кирюха всегда доверял мне. Даже если он и сам не понимал, что делаю, то верил мне и делал, как я ему советовал.

– Лечить меня собрался, что ль? – горько произнес мой товарищ. – Смысла в этом все равно нет. Травами жизнь не вдохнешь в человека… В общем, делай, как знаешь – хуже мне все равно уже не станет.

Чем из Кирюхи выбить к алкоголю тягу, я знал уже. Еще будучи на службе в армии, мне доводилось от алкогольной страсти сержанта нашего избавлять. А помогла мне в этом кора сосновая да хвоя пихтовая. Настой, из них приготовленный, обладал удивительной силой возвращать человеку желание жить, творить и развиваться. Причина состояний тягостных – большое скопление энергии темной на уровне горла нашего, где находится энергетический центр мысли и творчества. Именно он является вместилищем той светлой энергии, которая побуждает нас к созидательной деятельности. Когда же темной энергии в центре мысли и творчества становится больше, чем светлой, человек теряет интерес ко всему и вся. Жизнь начинает терять краски свои и становится бессмысленной да нежеланной. Такое вот состояние пробуждает у человека желание напиться да забыться. Алкоголь же это состояние не лечит, а наоборот – усугубляет. Как только хмель выходить начинает, состояние тягостности возвращается вновь еще сильнее. Алкоголь, словно нектар для пчел, притягивает к центру мысли и творчества энергию темную. Настой же хвойный совсем наоборот действует. Он проясняет разум и память, выталкивая из центра мысли и творчества энергию негативную. Он усиливает волю к жизни и обостряет творческие способности, раскрашивая жизнь красками яркими да цветными. Ну, и в итоге-то, страсть к спиртному в небытие уходит. А некоторым вообще противен алкоголь становится после хвои-то.