Александр Левинтов - Философия старости

Когда Барс начал читать лекции в области старения и геронтологии в 1980-х годах, ему было около 30 лет. Он был потрясен тем, как «возрастные», «пожилые» или «старые» рассматривались так, как будто они были почти разными видами, которые в основном представляли интерес как объекты ухода. Баарс задался целью изучить, каким образом забота должна быть» встроена в жизнь людей с достоинством в их собственном праве, а не просто проблемных существ, нуждающихся в заботе.» Это потребовало бы концептуализации пожилых людей не в статичных категориях, например, «умалишенных» или даже «мудрых», а видеть их социально расположенными, уязвимыми и уникальными личностями, готовыми жить возможным будущим, наполненным опасностями и обещаниями. в каком-то смысле весь его философский проект можно понять как развитие этого стремления.

«Старение и искусство жить» состоит из шести глав, которые последовательно:

– определяют и критикуют «хронометрическое время»;

– анализируют, как поздняя современная культура, которая продлевает жизнь, но ускоряет старение и лишает его смысла;

– извлекают и интерпретируют классическую греческую и Римскую мысль о старении;

– выделяют концепции подлинности и индивидуальности как инструменты для развития творческой культуры старения;

– обращаются к личным нарративам для создания личной идентичности, а также критикуют культурные макронарративы старения для укрепления негативных стереотипов, служащих корпоративным интересам;

– призывают к «искусству старения», вдохновленному принятием уязвимости и созданием значений, которые являются как индивидуальными, так и относительными.

Так как бòльшая часть послания Баарса заключается в важности жить полностью во времени, он прилагает значительные усилия, чтобы критиковать социальное и культурное доминирование хронологического или «хронометрического» времени календарей и часов, которые отсчитывают секунды и минуты, часы и дни. Точка зрения Баарса заключается в том, что в дополнение к принудительному социальному разделению хронометрическое время создает исключительно инструментальный и расчетный подход ко времени, который резко подрывает способность жить во времени эмпирически и межличностно. Старение само по себе ничего не вызывает, повторяет Баарс. Хронометрический возраст – это не что иное, как измерение количества времени, прошедшего с момента рождения. Хотя он признает социальную необходимость хронометрического времени, цель Баарса состоит в том, чтобы сломать его культурное господство, чтобы позволить людям испытать поток времени лично и межличностно (можно также добавить «мистически», хотя мистицизм не входит в словарь Баарса).

Мы живем в эпоху, когда все более быстрые, все более крупные потоки информации и образов летают по всему земному шару, приводя к культурному ускорению повседневной жизни. Когда это ускорение встречается с хронометрическим временем, отмечает Барс, возникают два парадокса: а) «преждевременное культурное старение», при котором люди живут дольше, но называются старыми в более раннем возрасте; и б) желание оставаться молодыми, но взрослеть, что является культурным созданием огромной индустрии антистарения в медицине и в коммерческих продуктах, которые обещают поддерживать молодость. Эти парадоксы проистекают из противоречивых желаний долгой жизни и бесконечной молодости. Наша культура производит их, потому что пытается контролировать конечность и нашу растущую уязвимость с течением времени – вещи, которые, по мнению Барса, являются условием нашей «спонтанности, открытости, творчества и уникальности.» (стр. 84)

В главе 3 Баарс обращается к классической мысли о старении и стариках, где он находит, как и другие до него, очернение старости среди греков и начало искусства старения среди стоиков, в частности в «De Senectute» Цицерона. Баарс отмечает, что, несмотря на отрицательное отношение греков к старости, классические греческие философы отстаивали пожизненную любовь и поиск мудрости, которые могли бы принести плоды в старости. Он заканчивает эту главу плачем греческой поэтессы Сафо о физических страданиях старения, опуская, однако, возможно, самое важное утешение, которое Сафо находит у своих учеников:

Отсутствие любви в аргументации Баарса является существенным недостатком этой книги, потому что любовь различных видов часто является клеем отношений и положительных смыслов в дальнейшей жизни. Стремясь создать культурное пространство значимого и вдохновляющего старения, Баарс обращается к социальной критике, аутентичности и повествованию. Вместо иллюзии, что мы можем быть «успешными» в управлении жизнью, Баарс призывает нас принять уязвимость и жить подлинной жизнью, укорененной в надежде и скрепленной личными и коллективными нарративами. Старение человека не может быть понято только с помощью научных измерений. Выслушивание реальных голосов стареющих людей – ключ к пониманию идентичности, ее задатков и недостатков.

Подход Баарса к нарративу сложен. Он не просто интересуется хорошими историями, он интересуется хорошими жизнями и отношениями между ними. Баарс критикует предположение о том, что индивиды могут достичь полной, единой, «линейной интеграции» посредством самоходного личного нарратива. Он предпочитает концепцию Маргарет Урбан Уокер (1999) «латеральной интеграции», которая поддерживает индивидуальный смысл и ответственность, но находит их в связях с другими и в коллективном опыте. Баарс предостерегает от некритического принятия нарративов систем, в которых мы живем: рынков, здравоохранения, пенсий – нарративов и институтов, колонизирующих нашу жизнь и подрывающих подлинную идентичность. Он также хочет избежать наивного предположения, что все наши проблемы могут быть решены путем создания лучших историй о них: истории предназначены не для решения проблем, а для придания смысла и уменьшения страданий. Как выразился Исаак Динесен «все печали можно перенести, если вложить их в историю " (Арендт, 1968, с. 97).

Рецепты Баарса для нового искусства старения в значительной степени опираются на традиционное стремление философа к мудрости. Но вместо того, чтобы сосредоточиться на смерти и индивидуальном поиске «смысла жизни», Баарс подчеркивает конечность и «межчеловеческое» состояние. Мы конечны не только потому, что смертны, но и потому, что становимся все более уязвимыми к болезням, потерям и другим превратностям старения. И мы – «интерчеловеки», потому что мы рождаемся, живем и умираем не как изолированные индивиды, а как социальные существа, которые всегда находятся в отношениях. Это условия, которые, будучи принятыми, порождают новые возможности, стремления и горизонты, включая особенно углубляющееся понимание и мудрость, приходящие с целой жизнью размышлений. Здесь мы возвращаемся к философским поискам мудрости, соответствующим образом символизируемым заключительным образом книги (заимствованным у Гегеля) совы Минервы (богини мудрости), расправляющей крылья при наступлении сумерек.