Елена Романова - Смертельная диета. Stop анорексия

Не могу объяснить что именно всегда толкало меня оторваться от семьи, быть независимой, быть самой собой. Я не хочу вдаваться во всякие нудные подробности, описывать свою семью и отношения. Скучная партия. Скучная часть. Я ненавижу ее в книгах. Без этой половины, писанина могла бы быть намного интереснее. Людям часто не нужны скрупулезные объяснения ситуации — им нужны упакованные красиво буквы, легко читаемые и цепляемые за душу. Они всегда ищут что-то похожее на них самих, это интересно и захватывает дух. Она угадала меня, описала что-то, случившееся со мной, так, как художник размазал свои краски в нечто удивительно красивое на своем холсте цвета здоровой кожи. Поэтому пред-путешествие и сборы можно оставить за кадром. Я в Канаде. Лето, жара, новые места и голод. Порой тотальный, порой притворно и жадно стравленный ягодой или персиком. Запивать его — любимое дело. И, когда я осознаю, что попала в страну кофеманов — приятное ликующее существо заставляет каждую струнку моего органа, вырабатывающее радость, натянуться до предела и лопнуть, выплескивая кричащую улыбку.

У меня есть преимущество. Я худая. Зависть зовет это «полу прозрачностью» существования, анорексия — недостаточностью идеала. Зависть сочувствует и вычерпывает серьезность из пальца, именуя это проблемой. Анорексия блокирует все пробелы, через которые объективность восприятия тела может просочиться, ассоциируясь со стройностью или худобой — она все заменяет словом жир. У зависти один прием — волнение. Пусть и лживое. У анорексии их тысячи. Лживые? Верные, оправданные, кричащие, заставляющие контролировать и не поддаваться контролю, проверяя силу воли и тягу к мазохизму.

Опираясь на информационно-привеливые числа, вычерченные на весах, я позволяю себе думать, что худая, что нет необходимости втягивать живот или волноваться о стрелках на новых колготках с эффектом расщепления жиров пока ты их носишь. Я превращаюсь в кокетливую куклу-барби с более пропорциональными стандартами, пусть и в три раза меньше дозволенного. То, что сидело внутри меня довольно долго, тот идеальный сосуд, в который всегда была влита моя душа, сейчас мое тело. Я всегда хотела быть худой, стервозной и дерзкой. Добиться дерзости в облике очень просто, если ты впускаешь в свое сознание анорексию. И позволяешь ей контролировать тебя. Полностью.

Сижу в школьном толчке и реву, как психопатка. А чего, спрашивается, реву? Не хочу тащиться на занятия… Хочу залезть под куст с косяком и курить, курить, курить… Пока не сдохну… А когда сдохну, озабоченные черти утащат меня в свой дерьмовый мир, где, конечно, дохрена травы, но нет спичек… И я буду жрать гаш, который воняет ромашкой, и блювать круглыми сутками. И это будет рай. Там не будет еды и ресторанов, там будет только трава и секс, которого я лишена с доисторических времен из-за анорексии, убившей всякое либидо (дерьмовое слово), заменившей мне весь сраный, ограниченый мирок… Вот я и просиживаю свои занятия в толчке, думая, как бы сблевануть, как бы покурить, как бы сдохнуть, чтобы скорее познакомится с чертями, которые накормят меня пахнувшей ромашками травой и оттрахают до слез из глаз. Хоть кому-нибудь я нужна, а? Кажется, опоздала на урок…

Наверное, к тому моменту, когда я допишу эту книгу, моего тела уже не будет… Оно исчезает.

А я говорю с ней. Она во мне. Идеальная. В ней есть что-то прекрасное. Обладать ей, точнее, позволить ей обладать тобой, значит завернуть свой мир в нечто, отличающее, выбивающее из ряда ординарного и привычного. В ней есть красота, в ней есть особенность. смысл — утрачивать контроль и потоком сознания позволять ей, держа тебя за руку, вести в свое сотворенное идеалом необузнанное начало чистоты. Порой пугающей. Но такой манящей. Это слово — это не просто слово. Оно выталкивает тебя на другой уровень, взбивая, как сахарную вату, под ногами землю. Ты хватаешь ее всем своим нутром и впитываешь ощущения того, что отныне не доступно пониманию окружающих. Она сделала меня той, о ком я мечтала. Она показала меня изнутри, высосав все, что прежде скрывало мое настоящее. Она оголила меня, слизав шершавым дерзким языком корочку неуверенности, за которой пряталась моя душа. Порой я думаю, все это лишь способ, способ доказать, способ привлечь, способ закричать и выразить себя. Но это не способ. Это результат. Ради которого приемы мазохично-дробленного поведения, голода, головокружения и ощущений собственных сосудов после крепкого экспрессо становятся целью желания обладать наслаждением. Наслаждением того, что ты отличаешься. Отличаешься даже неотличимым. Она тебя любит, она не оставляет тебя, и всегда готова помочь. Она согревает тебя болью в животе от голода, потерей мыслей и утратой способностей улавливать нить разговора. Это наркотик. И я крепко подсела. Я знаю, что если все меня покинут, она нежно возьмет за руку и медленно поведет в свой цветной, полный голодных красок, мир. Я знаю, без меня она не уйдет никогда. И я не хочу, чтобы она уходила.

Я была красивой. Они смотрели на меня. Они пожирали меня глазами. Они завидовали.

Ты хотела внимания? Ты хотела быть особенной? Ты добилась. Особеннее уже просто некуда. Но. Кто смеется теперь? Я вырастила тебя, ты меня обманула. Ты все еще пытаешься быть непохожей на них. Ты все еще пытаешься быть не такой, хватать их взгляды и впитывать в себя. Твоя пища? Ты глупа! Ты особенная, ты цепляешь их глаза на себе. Но это не восхищение. Это жалость. Жалость.

Страшное случается. Но людям всегда кажется, что страшное случается с кем угодно, но только… «не со мной». Наркотики? Подсаживается кто угодно, но только не я. Беременность? Залетает кто угодно, но только не я. Экзамены? Завалит кто угодно, но только не я… А потом… ты встаешь на весы… И не можешь поверить глазам. Они врут. Врут, когда ты смотришь в зеркало. Врут, когда ты опускаешь взгляд на живот. Они отравлены. Ей. Цифры не могут лгать. Лэйбл на новой кофточке не может врать. Хочется плакать. Но идеальные девочки не плачут. Они радуются, увидев эти цифры…

Ночь. Спать. Сил нет. Сон. Она его отняла. Отняла мой сон. Исчерпала его. Съела? Она есть все, что угодно, но только не то, что едят люди. Я провожу рукой по коже и ощущаю ее всеми сосудами. Ей не нужна еда — она ест меня. Высасывает соки, слизывая даже кровяные клетки, размазывая яд по мыслям. Я чувствую это сейчас, когда желудок скручивает от голода, когда мне трудно поднять голову, полную свинцового искаженного представления себя. Мне нравится это чувство. Мне нравится это чувство потому что оно нравится ей. Она приучила меня у нему. Вошла в мою жизнь, показав, что такое быть другой. Внимание. Сначала голодные взгляды на пищу, потом — на меня. Она превратила меня — точнее, то, что от меня осталось — в прекрасную принцессу: холодную и высокомерную, слишком гордую, чтобы позволять даже трогать себя. Только кофе наполняло сосуды, разжижая шоколад. Только самодовольная улыбка кормила ее, пока она полностью не схватила ладонями всю меня, каждую клеточку и прожилку, вывернув мое нутро наизнанку. И теперь… Теперь из жалеющей окружающих даже за грамм лишнего веса, она завернула меня в нечто почти нечеловеческое, лишенного мяса, лишенного плоти на костях. Она слишком горда и не позволяет просить о помощи. Но я не прошу о помощи. Я кричу о ней! Всем своим телом. Точнее, тем, что от него осталось. Я сворачиваюсь в клубочек, ладошкой обнимаю свою лодыжку, сцепляя большим и указательным пальцем круг, который замыкает в сознании все, расщепляя мозг и прерывая мысли о худобе. Она возвращается и не позволяет думать об этом. Пожирая нервы изнутри, выпрыскивая соленую воду из глаз. Я — ее. Она — мой босс. И ей мало…