Елена Романова - Смертельная диета. Stop анорексия

Сейчас я люблю, когда меня трогают. Это дает мне ощущение того, что я защищена, того, что обо мне заботятся. Я вижу себя — далеко. Мое тело — тонкое, нереальное нечто, отравленное ей, обвивает, как лианы, того, у кого я боюсь просить о помощи. Она мне запрещает.

Мне невыносимо необходимы прикосновения. Только это спасёт, только это спасает. Ладонь по коже, ладонь, согревающая нутро лишь повторяя контуры тела, заставляющая кровь бежать чуть быстрее, захватывать клетки кислорода и впрыскивать их в сердце. Это зовется нежность, это зовется нужность, хоть это слово и пропущено Далем в его словаре. Мне необходимо чувствовать чьи-то руки на себе. Мне необходимы чьи-то линии жизни, отпечатанные в ложбинке пальцев. Этого нет… Я не хочу идти за этим, бежать за этим. Потому что слишком скользко. И я знаю, что упаду, больно ударюсь и утрачу навсегда. Но мне так это нужно… И это единственное, что так нас отличает. Она сделала все, чтобы защитить себя от прикосновений. Сначала вычертила прекрасное, почти идеальное тело — слишком красивое, чтобы позволять трогать, слишком правильное, чтобы быть сломанным под чей-то ладонью. И я не позволяла прикасаться к себе, отвергая руки, которые хотели меня обнять, я выплевывала нежность, резко одергивая того, кто пытался войти в мою жизнь, стряхивая руки, если им все-таки удавалось пробраться до моего идеального я. Потом она сделала это. Ослепленная своей игрой в «посмотрите на совершенство», я под ее пиршество мной, утратила контроль и стала тем, что почти можно назвать телом. Заигралась и высосала все, что могло быть прекрасным и нужным, сказочным и необходимым. Теперь это тело не хочет трогать никто. Теперь это тело — идеальная субстанция для жалости. Потому что Она не хочет контроля, Она — идеальная и схватила идеальный путь помочь себе, защитить от телесного контакта, Она — та, которой не нужна забота, Ей нужен только голод. Я нуждаюсь в них, в прикосновениях. И Ей это не нравится. Свернувшись в клубочек по ночам, я плачу, я вою от того, что мне необходимы чьи-то пальцы, обжигающие плоть, хочется выпрямить тело и всей тонкой его массой, вытянувшись, прижаться к человеческому, нежному, теплому и живому. Я скучаю. Скучаю по чувству защищенности и заботы. Может, для этого я поселила ее в себе, она может довести до хлорированных стен клиники, и, — вуаля, — внимания хоть отбавляй. Но мне не нужно внимание капельниц и внутривенных витамин, поддерживающих жизнь. Сейчас мне нужно дыхание кого-то рядом… Чтобы не попасть в круговорот медицины и лекарств. Я не хочу ими пахнуть. Я хочу жить, я хочу прикосновений.

Забавная вещь — сейчас я ощущаю, что принадлежу своему телу только когда он прикасается ко мне, только когда он во мне. Это — как мостик между пустым телесным сосудом и полной, сладкой душой, сахар которой начал таять под страстью — млеть и склеивать биологическую субстанцию организма и потерянную меня. После последнего вздоха, напряженные электроны между мной, моим телом и им все еще тепло разбегаются по коже, цепляя соединения нежности и блаженства. Я, ступая на холодный деревянный пол, кутаюсь в плед и топаю в ванную. Глаза, полные наслаждения, встречаются с огромной и жесто-пугающей реальностью — зеркалом. В голове треск, что-то раскалывается на две неравные половины. Одна, заряженная сексом, испугана и хочет кричать, выдавливая слезы безнадежности. Другая — полная удовлетворения, широко улыбается и, как в наказание за прикосновения, давит на мозг мыслями о чем-то идеальном. Идеальном настолько, что это скорее можно назвать — несуществование, полное исчезновение, чистота. Тотальная чистота — кости, формы которых теперь читаются отчетливо и ясно, тонкий слой жил и немного плоти только для дыхания, последних сил и продолжения игры — насколько далеко я смогу, точнее позволю ей, дойти. Рукой провожу по острым углам бедровой кости, прощупываю кровяные сосуды, поднимаю ладонь до ребер, обвитых тонкой кожной фольгой. Идеально. Пугающе идеально. Открываю дверь своей комнаты, поглощенную темнотой. Он сидит на краю кровати, чуть поворачивает ко мне, продолжая натягивать носок. Обхожу мимо, сажусь рядом и перебираю шерстинки на пледе. Улыбка, умиротворение, счастье. Что-то нежно-соленое подкатывает к ямочке на шее, выдавливая мой голос:

— я видела себя в зеркале. Господи, какая я худая.

Тянусь к его губам и тепло обжигаюсь, касаясь их. Так приятно. Так нужно. Так необходимо.

— скажи, это некрасиво?

— красиво.

— тебе нравится?

— да. Но это слишком. Если тебя будет еще меньше — это будет отвратительно.

— а если я буду толстой и противной, я буду тебе нравится?

— не могу представить тебя толстой.

— ну, толще, чем я сейчас, пропитанная жирком.

— это будет идеально. Ты ведь обещала… 10… Паунтов? Ах, нет, килограмм! — он щекочет мои нервы, и хочется смеяться.

— обалдел что ли? Килограмм!? — облизываю губы, жмурю глаза и продолжаю:

— я буду есть. Я обещала. Но ты должен мне помочь, — улыбаюсь я.

— как?

— так, как помогаешь сейчас, — кладу голову ему на колено, упираясь в кровать спинной костью и начинаю играть пальчиками на ногах, пытаясь согреть их, — сексом. Сексо-терапия.

— ха-ха, — добро смеется он, — хорошо, принесу весы, набираешь килограммы — устраиваем секс.

Чувство вины — это первое, что охватывает мозг, когда глаза цепляются взглядом за еду. Клетки паникуют и, взбивая мысли в голове, выплевывают ураган волнения в кровь. И я ощущаю это даже позвоночником, спинным мозгом. Стараюсь собрать осколки своего я, шепотом осознания, что нет вины, я могу поесть. Переступаю через себя и не даю голоду охватить тело. Не даю Ей опять наслаждаться мной, наслаждаться этим всем, что Она сотворила. Люди едят, любят, ходят в школу и на работу. Это жизнь. Выкидывать какую-то ее часть в помойку — глупо. Но стряхнуть со своей плоти чувство вины, прилипшее к костям, как жвачка, невыносимо тяжело.

Иногда мне кажется, что это игра. И я боюсь беспокоить людей, спрашивая принять а ней участие. Порой я думаю, они волнуются больше меня. Лишь поэтому я отказываюсь от помощи разложить фишки. Я уверена, я справлюсь сама. Я уверена, что все это не серьезно. Это надуманно ими, людьми вокруг меня. Это всего лишь увлечение, это глупость, почему же они переживают? Нужда в помощи — насколько она важна и насколько необходима? Я не осознаю проблему полностью? Я не осознаю, что превратилась в подсевшего на эту игру маньяка? А есть ли проблема? Я живу, дышу, радуюсь и жмурюсь от счастья, что не так? Есть ли то, о чем надо волноваться? Только весы говорят мне о том, что проблема есть. Они доказывают, что кто-то вокруг меня переживает не зря, что совсем чуть-чуть меня успокаивает — потому что я в страхе показаться выдумщицей и лжецом, лишь для того, чтобы кто-то милостиво протянул мне кусочек внимания. Только весы сейчас помогают мне не чувствовать вину за помощь, объятия и разговоры, которым мне протягивают. Даже зеркало… Даже глаза… Врут мне. Люди воспринимают все гораздо серьезнее, чем я. Мне стыдно за то, что они волнуются, как мне кажется, из-за пустяков. Но… Может, я отравлена Ей? Ослеплена? Или Она в новых идеальных гламурных очках, искажающих реальность. Мою.