Николай Амосов - Эксперимент

(По «Книге о счастье и несчастьях» Н. Амосова)

Этой весной я закончил книгу воспоминаний «послесловием» накануне отъезда на операцию. В нем написано: «жизни нет». За текстом слышно больше: нет желания жить. Об операции я серьезно не думал, даже в последний год, когда сердце снова увеличилось в размерах, наросли одышка и стенокардия. Я все еще себя успокаивал: по данным ультразвукового исследования (УЗИ), показатели не ухудшались уже четыре года. (Правда, это не вязалось с возрастанием объема сердца и стенокардией… Да, я не разобрался в этом явлении. Не хватало квалификации).

…Так и тянул, постепенно сокращая нагрузки и увеличивая дозы нитроглицерина. А последние месяцы еще очень хотелось дописать книгу…

Положение изменилось в середине мая этого года, когда осталось полгода до пяти лет эксперимента. Во-первых, ухудшение стало быстро прогрессировать. Во-вторых, Толя Руденко (нет, Анатолий Викторович, доктор мед. наук, отличный хирург) 12 мая целый час рассказывал о своей трехмесячной командировке в Германию, в клинику Кёрфера в маленьком городке Бад-Ойнхаузен, недалеко от Дюссельдорфа. Толя описывал просто чудеса: 4 тысячи операций в год — шунтирование и замена клапанов (наряду с десятками пересадок сердца и другими сложными вмешательствами), и смертность 1–3 %. Оперируют в любом возрасте. Настоящая фабрика обновления сердец, организованная с немецкой тщательностью и точностью. Операции, разумеется, платные.

Я восхитился, однако даже не подумал: «Вот бы мне!» Так далеко… денег нет… чужие люди… Да и стоит ли? Поживу еще с годик…

Так бы это и забылось, но тут включилась моя дочь Катя. Тоже уже не Катя, а Екатерина Николаевна, профессор, зав. кафедрой терапии в мединституте, притом кардиолог. Все говорят — очень энергичная… Она и Володя Мишалов, зять (тоже доктор наук и кафедру хирургии получил), дружат с Руденко и, естественно, получили всю ту же информацию.

Катя завелась сразу. Пришла к директору нашего института Г. В. Кнышову, он собрал заведующих отделениями, и решили: «Ехать немедленно». Сопровождающая — Катя, в помощь ей — Толя. Отправили факс Кёрферу, поговорили с ним по телефону и через день получили официальное разрешение: приезжайте. Стоимость операции 44000 марок.

Начались хлопоты. Катя, Володя, Г.В. Кнышов и его штат, Академия мед. наук, включая президента Александра Федоровича Возианова, добывали заграничные паспорта, немецкие визы, билеты и… «дойче марки». У меня было около 6000 долларов: накоплены за пять лет от экономии, гонораров, стипендии Сороса — на случай смены стимулятора сердца. Этих денег хватит разве что на дорожные и квартирные расходы. Спасибо зав. горздравом Бедному Валерию Григорьевичу. Он ходатайствовал — и правительство разрешило потратить такую сумму. Тоже спасибо. Вполне могли отказать.

По телефону договорились с Кёрфером: место в клинике зарезервировано.

Конечно, многие нас провожали: родные, институтские. В связи с волнениями (адреналин!) сердце работало плохо, ходил с трудом, постоянно принимал нитроглицерин. Катя заказала такой билет, что все путешествие меня должны были возить в коляске, как полного инвалида. Это очень пригодилось, потому что по лестницам я уже ходить не мог.

Кажется, я уже где-то писал, что человек живет одновременно в нескольких концентрических мирах, существующих сами по себе, но и отражающихся в его мыслях и чувствах — приятных и неприятных — в «кругах» его психики.

Самый узкий мир: свое тело, органы, боли, дыхание, позывы.

Второй круг пошире: люди и предметы, замкнутые на меня, на ощущения, со своими отношениями ко мне. В основном это семья и друзья.

Третий круг: люди и предметы из сферы труда и периодических соприкосновений.

Еще дальше — четвертый круг: «общество» (массы и фигуры), мое место в нем.

Наконец, последний круг — мир информации и идей, беспредельный по широте и глубине, с собственными дорожками в нем.

Удельный вес каждого «мира» в мыслях очень разный: от ничтожного до всепоглощающего. Зависит он от типа личности, образования, а главное — от включенности в процессы того или иного круга. Каждый из них имеет свою «толщину» — по значимости в мышлении данного человека. И еще — по субъективной окраске чувств и ощущений — от радостных до пронзительно страдальческих.

Все это в полной мере относится и ко мне. Я находился в очень узком мире, когда 26 мая часов в 11 вечера мы достигли цели, городка Бад-Ойнхаузен. Он совсем маленький, с одно— и двухэтажными домами. Да, маленький — но 4000 операций в год на открытом сердце!..

Медсестра уложила меня в постель. Поспать бы после дороги. Но пришла врач, и начались расспросы о моей болезни. Катя отлично говорит по-английски, чуть-чуть — по-немецки. У Толи хуже английский, но лучше немецкий. Обо мне речи нет — читаю по-английски, могу мысленно сконструировать фразу, но — ни понять речь, ни произнести…

Дома я заготовил выписку из истории болезни, с анализами, ее перевели на английский, но врач не стала в нее вникать, а спрашивала по своему вопроснику — не очень много, но все важное.

Вся среда прошла в обследованиях. Понял, что значит немецкая организация. Здание клиники двухэтажное, не так, чтобы очень большое. Меня возили на коляске — с поворотами, с подъемами на лифтах… Смотрел по сторонам: на стенах современные картины, очень хорошие. Кабинеты с аппаратурой — небольшие. Сами аппараты не поражают, подобное есть и у нас, только похуже.

Зато поражает персонал. Все или идут быстрыми шагами или что-то делают. Не сидят и не болтают. Для каждого больного — свой порядок следования по кабинетам. Расчет по минутам.

Меня возили по кабинетам до и после обеда. Схема обследования примерно такая же, как и у нас, но здесь немного шире и несомненно — тщательнее. Но у нас на это уходит неделя или больше, а здесь — один день.

Странное равнодушие не покидало…

Обследование выявило очень тяжелое поражение сердца: миокарда коронаров, особенно — аортального клапана. Катя боялась, что мне из-за этого откажут в операции.

Вопрос об операции меня тоже беспокоил, но как-то глухо. Риска я не боялся: лучше умереть здесь, чем тяжко угасать дома от одышки. Этот вопрос я рассматривал применительно к страданиям жены Лиды и Кати: пусть лучше привезут в гробу. У них тогда не будет времени для переживаний.

Катя от меня не отходила, показывая образец дочерней любви, организованности и… силы. Мне было ясно, что именно ее энергии я обязан выпавшему шансу на спасение.

…Четверг предполагался спокойным. Дело за профессором Кёрфером: он вернется из поездки к пятнице. Врачи приходили, смотрели, я лежал в постели и тяжело дышал с кислородом. Около полудня Катя сообщила, что врачи находят мое состояние угрожающим жизни. Ждать еще сутки — опасно. Спрашивают: не возражаю ли я, чтобы экстренно прооперировал ближайший заместитель Кёрфера.