Кристофер Макдугл - Рожденный бежать

— Сегодня не мой день! — сказал Кабальо. Он уступал лидерам примерно полчаса, и это сводило его с ума: не потому, что проигрывал, а потому, что рисковал пропустить финиш. Беспокойство становилось таким невыносимым, что Кабальо в конце концов решил прекратить собственную гонку и рвануть обратно в Юрик, чтобы проверить, сможет ли поспеть туда к финальному раскрытию карт.

Я видел, как он сошел с дистанции, отчаявшись пробежать ее всю. Я так устал, что не смог отыскать дорогу к подвесному мосту через реку из кожаных канатов и кое-как перебрался на другой берег под ним, заставив себя зашлепать по воде в четвертый раз. Мои промокшие ноги оказались слишком тяжелыми и совсем не поднимались, когда я волочил их по песку на дальнем берегу. Я провел здесь весь день и теперь находился у начала того же самого бесконечного высокогорного подъема, с которого чуть не свалился тем утром, когда до смерти испугался дохлой змеи. У меня не было никакой возможности спуститься до захода солнца, так что на этот раз мне предстояло ковылять обратно в темноте.

Я опустил голову и устало потащился вперед, а когда снова поднял, вокруг меня со всех сторон толклись тараумарские ребятишки. Я закрыл глаза, затем снова открыл. Дети никуда не делись. Я так обрадовался, что они не галлюцинация, что почти прослезился. Я понятия не имел, откуда они взялись и почему решили идти со мной. Мы шли вместе, поднимаясь все выше и выше в гору.

После того как мы прошли около 800 метров, они свернули на едва заметную боковую тропу и сделали мне знак рукой следовать за ними.

— Не могу, — с сожалением сказал я. Они пожали плечами и исчезли в кустах.

— Спасибо! — крикнул я им вдогонку, хотя их уже давно и след простыл.

А я все продолжал тащиться вверх, перейдя, как мне казалось, на рысь, которая вряд ли была быстрее обычной ходьбы. Когда я добрался до короткого плато, дети уже сидели на камнях и ждали. Теперь по крайней мере мне было понятно, как юрикским тараумара удавалось добиваться столь значительного преимущества. Тут дети вскочили и побежали рядом со мной, потом снова нырнули в кусты, а через 800 метров опять внезапно появились прямо у меня перед носом. Это было похоже на ночной кошмар: я все бежал и бежал, но ничего не менялось — горная дорога тянулась в бесконечность и, куда ни глянь, отовсюду выскакивали «дети кукурузы».

А что стал бы делать Кабальо? Он вечно попадает в, казалось бы, безнадежные ситуации там, в каньонах, но всегда находит выход из любого положения. Он взялся бы за дело спокойно и не спеша, сказал я себе. Ибо если это все, чего вы достигли, то и это не так уж плохо. Затем он продолжил бы трудиться, легко и без напряжения, словно ему и дела нет, какой высоты холм или как далеко ему надо идти…

— Осо! — Прямо на меня шел Босой Тед; вид его был ужасен. — Тут кое-кто из ребят дал мне немного воды, а она была такая холодная, что я решил немного охладиться, — проговорил Тед. — Я на радостях опрыскал всего себя, с ног до головы… ну и разбрызгал все подчистую…

Я с трудом улавливал смысл того, о чем говорил Босой Тед, поскольку его голос постепенно то усиливался, то ослабевал, как у плохо настроенного радиоприемника. Содержание сахара у меня в крови было, как я понимал, таким низким, что я находился на грани обморока.

— …потом я говорю: «Дело дрянь, у меня кончилась вода…»

Из словесного потока Теда мне удалось выудить лишь то, что до поворота, возможно, осталось не больше полутора километров. Я слушал его, суча ножками от нетерпения, готовый сорваться с места и помчаться в медицинский пункт, чтобы сжевать энергетический батончик и немного отдохнуть, перед тем как броситься на преодоление последних километров.

— …И я сказал себе: если захочу помочиться, то лучше уж мне отлить в одну из этих бутылок, на случай если дело совсем будет швах, понимаешь, ну полный ре минор. Ну я и пописал вот в эту бутылку, а там, гляжу, будто апельсиновый сок. Выглядит сильно паршиво. Так она еще и горячая! Мне кажется, люди кругом смотрели, как я писаю в бутылку, и думали: «Во дает! Эти гринго и вправду крутые ребята!»

— Обожди! — Я начал догадываться, о чем идет речь. — Надеюсь, ты не пил свои ссаки?

— Это было преотвратно! Худшая на вкус моча, какую я когда-либо пробовал в жизни. Можно было бы разлить это дерьмо по бутылкам и продавать, чтобы воскрешать мертвецов. Я знаю, можно выпить мочу, но только если ее не подогревали и не взбалтывали в почках, отматывая километры. Это был неудачный эксперимент. Я не стал бы пить такую мочу, даже если бы она осталась последней жидкостью на планете Земля.

— Вот! — сказал я, предлагая ему остатки своего запаса воды. Я не мог взять в толк, почему он просто не вернулся в пункт первой помощи и не пополнил запас воды, если уж его это так беспокоило, но был слишком измучен, чтобы вести дискуссию.

Тед выплеснул свой уриновый кошмар, заново наполнил бутылку и удалился. Каким бы странным он ни был, ничто не говорило об отсутствии у него изобретательности и решительности; ему в его резиновых тапках с твердыми носками оставалось меньше десяти километров до финиша, и он с готовностью выпил жидкий продукт жизнедеятельности организма, чтобы до него добраться.

Только у поворота в Гуадалупе я своей кружившейся головой осознал до конца, почему Босой Тед вообще очень хотел пить: кончилась вся вода. И все люди тоже ушли. Все жители деревни повалили в Юрик на вечеринку по случаю окончания соревнований, закрыв магазинчик и не оставив никого, кто мог бы показать колодцы. Я тяжело опустился на камень. Голова кружилась, во рту было слишком сухо, чтобы что-нибудь пожевать. Даже если бы я и умудрился впихнуть в себя несколько кусочков еды, то ощущал слишком сильное обезвоживание, чтобы бежать еще час до финиша. Вернуться в Юрик можно было единственным способом — пешком, но я слишком ослаб, чтобы идти.

«Хватит сожалений, — пробормотал я про себя. — Я кое-что отдал, и что в итоге? Влип».

Пока я предавался унынию, дыхание мое слегка замедлилось, и я сумел расслышать другой звук — странный мелодичный свист, который, кажется, приближался. Я заставил себя подняться и посмотреть, в чем дело, и увидел старину Боба Фрэнсиса, державшего курс на этот опустевший холм.

— Привет, амиго! — крикнул Боб, выуживая из рюкзака две банки сока манго и потрясая ими над головой. — Я подумал, что ты, может, израсходовал все питье.

Я был потрясен: старина Боб столько отмахал по жаре, чтобы принести мне сок, — но потом вспомнил: несколько дней назад он восхищался ножом, который я одолжил Теду, чтобы тот смастерил себе сандалии. Это был сувенир, привезенный из экспедиций в Африку, но Боб был так добр ко всем нам, что мне пришлось подарить нож ему. Возможно, чудесная доставка питья Бобом была просто удачным совпадением, но когда я залпом проглотил сок и почувствовал, что готов бежать к финишу, то не мог отделаться от ощущения, что последний элемент тараумарского пазла стал точно на место.