Патрисия Норрис - Я выбираю жизнь. Целительная сила человеческого духа

В моей следующей визуализации, которую я провожу до сих пор, белые клетки действуют как радары. Они поворачиваются, все осматривают и переговариваются друг с другом: «Это сектор три; проверка третьего сектора». Они проникают всюду и всегда начеку. Может быть, я буду повторять ее до конца своей жизни, а может быть, она как-нибудь изменится – кто знает? Целый год постоянной борьбы был позади. Мне кажется, это был последний, самый долгий бой. Мы, вроде как, застали противника врасплох – ударили внезапно со всей силы, всеми белыми клетками, и наш маневр удался. Мы одержали победу, победу добра над злом. Это был один массированный удар в борьбе с… как бы это сказать? – с темными силами. Решающее сражение, и, как вы знаете, я его выиграл.

Пять месяцев спустя я упал с лестницы. Сначала показалось, что все нормально, и я пошел обедать. На следующий день в школе меня стошнило, или, может быть, я поперхнулся. За мной приехала мама и сразу же повезла меня в больницу. Она сказала: «Может быть, придется сделать еще одну томографию». Я сказал: «Это потеря времени. Они ничего не смогут определить». Каждый раз, когда мне делали сканирование, невозможно было точно сказать, уменьшается опухоль или увеличивается. Я думал, опять будут проверять мою опухоль, но оказалось, что доктор боялся, нет ли у меня сотрясения мозга, и поэтому послал делать томографию. И вот я вошел в кабинет, где стоял компьютерный томограф.

Наверное, надо объяснить, что такое томографическое сканирование. В той комнате стоял большой аппарат, из которого выезжало что-то среднее между столом и кроватью, на который надо ложиться. Он выезжает, ты на него ложишься, и он вместе с тобой снова заезжает в аппарат. Звук у этого аппарата – как у стиральной машины. Твоя голова оказывается внутри. Там же есть такой цилиндр. Он крутится вокруг головы и делает снимки. Сначала крутится минут двадцать в одну сторону и снимает, потом останавливается и минут двадцать крутится в другую сторону. Потом, когда он снова останавливается, тебе делают укол с каким-то красящим веществом, и все начинается сначала: цилиндр вращается опять по двадцать минут в каждую сторону и делает снимки.

Это снимки поперечного сечения всей головы, черепа и мозга. Много-много снимков каждой части головы. На этих фотографиях показаны томографические снимки, сделанные, когда у меня обнаружили опухоль – и когда она исчезла. На самом деле это не страшно. Сначала мне все объяснили. Все, что должно происходить. Кроме того, там есть радиосвязь, и ты можешь разговаривать с врачом или попросить о чем-нибудь, если понадобится. Конечно, я ненавижу уколы. Не то, чтобы я их совсем не мог перенести, но я не могу сказать, что они мне доставляют удовольствие. Я их побаиваюсь. Ха! Да, так и знайте: я их боюсь.

Помню, когда все закончилось и я слез с этого стола, девушки, которые управляли аппаратом, предложили мне шоколадный батончик. Я еще подумал, что это очень любезно с их стороны. Потом я вышел в комнату, где меня ждала мама. Мы еще минут пять подождали, и туда пришел доктор, и как раз приехал папа. Они сели, и доктор сказал нам, что в смысле сотрясения все нормально и что опухоль исчезла. И тогда мама вскочила и закричала так, что доктор чуть не умер от страха: «Опухоль исчезла»?!

Мы еще немного поговорили и поехали домой. Помню, я позвонил всем своим друзьям, включая Пэт, чтобы сказать им, что опухоль исчезла! Я испытал огромное облегчение и большую гордость, но больше всего я чувствовал себя победителем. Потому что, знаете, я все-таки ее поборол. Я был очень, очень рад. Я был счастлив. Мне кажется, именно это я запомнил лучше всего. Когда опухоль исчезла, я был так счастлив, что прыгал выше облаков.

Среди людей, которые помогли мне в борьбе с раком, был Джерри Ямпольски. Он руководит Центром установочной терапии в городе Тибуроне, в Калифорнии.

Я впервые узнал о Джерри от Пэт, когда она дала мне книжку «Радуга за тучами», которую написали ребята из Центра. С самим Джерри я сначала познакомился по телефону. Пэт позвонила ему, когда я занимался саморегуляцией в институте Менингера, чтобы узнать, не могу ли я участвовать в его психологической телефонной службе. Я с ним поговорил, и Джерри меня взял. Так это все и произошло. (Я здесь не хочу рассказывать про съемки, а то еще подумают про меня Бог весть что: мол, его показывали по телевидению и всякое такое). Потом мы стали общаться с другими ребятами, и я им тоже помогал. Мне это ужасно все нравилось, и я организовал свою собственную телефонную службу и назвал ее «Телефонная линия детской помощи». У меня был отдельный телефон со своим номером, который, кстати, сохранился до сих пор.

Когда я организовал эту службу, первым человеком, который мне позвонил, была Терри Обердин. Ей тогда было восемнадцать лет. Мы с ней стали по-настоящему близкими друзьями. Терри очень добрый и отзывчивый человек. Мы не просто развлекались вместе – ходили в кино или играли в мяч, – мы вместе ходили в больницу к тяжело больным ребятам и навещали их дома. Первый, кого мы навестили, был мальчик по имени Эрик Босей. У него была опухоль мозга, ему только что сделали операцию. Ясное дело, что ему сбрили волосы и часть головы была лысой. Он этого слегка стеснялся, и это нам с Терри было понятно. В первый раз, когда мы пришли, мы немного поговорили и ушли, а неделю спустя пригласили Эрика сходить с нами в зоопарк. Он согласился, и в субботу мы отправились. У Терри была своя машина, и поэтому мы смогли поехать сами. Нам было очень весело, и мы говорили, что когда-нибудь съездим еще.

Мы навещали Эрика еще несколько раз, но через какое-то время он снова лег в больницу. Когда мы пошли к нему туда, он очень неважно себя чувствовал. Ему действительно было очень плохо. Он ничего не мог есть, потому что его сразу выворачивало. Мы немножко там побыли и поговорили, но Эрику на самом деле было не до нас. Он просто качал головой. Ну, тогда мы ушли, а через несколько дней Эрик умер. Пожалуй, я переживал это сильнее, чем когда мне сказали про мою опухоль. Хорошо, что можно было говорить об этом с Терри. Я пошел на похороны и там очень сильно плакал. Мне до сих пор тяжело, когда я думаю о нем. Когда делишься с человеком чем-то заветным, он становится ближе, и я действительно очень близок с Терри. В какой-то мере такой человек даже ближе родственников.