Лев Фридланд - За закрытой дверью. Записки врача-венеролога

На следующее утро он стучится в знакомую дверь.

Доктор осмотрел его, поставил диагноз и открыл новую страницу в приемной книге.

— Нет, позвольте доктор, — говорит журналист. — Это, по моему, не триппер, а воспалительный негонококк какой-то. Я бы хотел сделать анализ.

— Но зачем же, голубчик? — Флегматично отвечает врач. — Ведь и так картина ясна.

— Но я вас прошу, доктор. Ведь бывает же нетрипперный триппер. Мне это важно знать.

Доктор пожимает плечами. Что за чудаки эти больные! И пишет записку в лабораторию.

На другой день получился ответь:

«Гонококк Нейссера найден — внутриклеточно и внеклеточно».

Нейссер — это тот, кто открыл возбудителя триппера.

Пришлось ли Наталье Андреевне снова истерически рыдать при случайной встрече с журналистом в Москве, — не знаю. Думаю, что на этот раз ей не помог бы даже обморок.

Я предвижу одно ваше возражение. Возвращаясь к героине новогодних встреч, вы скажете: «Ведь у нее, несомненно, были любовники и до студийца. Отчего же тем благополучно сошли часы свидания? Что муж не заболевал, это понятно. Но почему не заболевали остальные акционеры любви?»

В самом деле, здесь как будто налицо противоречие. Но только как будто.

Они не заболевали, потому что им везло. Счастье такое у них было.

Не улыбайтесь. Это вполне научно. Вспомните, анализ гонококка не открыл. Значит ли это, что его не было. Ничего подобного! Ибо заразила же москвичка гонококком студийца. При анализе не могла произойти ошибка. Просто-напросто, гонококков бывает ничтожное количество, вероятно, единичные экземпляры, и прячутся они где-нибудь в глубине ткани, в каких-либо микроскопических железках или щелях эпителия, не размножаясь вследствие своей малой жизнеспособности.

Уловить их микроскопом чрезвычайно трудно, почти невозможно. При таких условиях — половое сношение может пройти иногда, вследствие малочисленности микроба, совершенно безнаказанным. Нужна особая обстановка, чтобы вызвать гонококки на сцену и заставить их действовать. Такая обстановка повторяется периодически. Недаром я спросил у московской гостьи о менструациях. Это именно и есть тот опасный момент, который заставляет действовать гонококк.

Что происходит во время месячных? Слизистая оболочка стенок влагалища и матки набухает. Кровь обильно наполняет все пути своего движения. Секреция всех железок усиливается. Током тканевой жидкости и менструирующей крови гонококк изгоняется из своего убежища. Теперь с ним уже легко встретиться. И такая встреча чревата последствиями.

Бедный студиец! Любовь вспыхнула в его сердце в неподходящую минуту. Журналист тоже многого не знал.

Иногда прозаическое слово может спасти положение. Любовнику, охваченному пламенем страсти, не мешает в перерыве между двумя поцелуями навести трезвую справку. Может быть, грубо примешивать к поэзии любви прозу будней, но зато это очень полезно. Вопрос должен быть, конечно, задан вовремя, до того момента, о котором можно сказать строфой из Шершеневича:

Сегодня ко мне снова после долгого промежутка явился журналист с новой гонореей. Эта третья гонорея у него была уже честная, прямая, открытая. Заполучил он ее где-то в гостинице. И лечил в амбулатории, предъявив страхкарточку.

Рассказывая мне всю эту историю с полетами, он смеялся. Он был молод и самонадеян и верил, что в жизни дурное и хорошее одинаково идут на пользу человеку, и что из всего можно извлечь зерно блага, пригодное, если не для настоящего, то для будущего.

Я тоже, каюсь, смеялся, слушая его.

Смешное, однако, у нас редкость. Чаще бывает наоборот.

Вот что мне вспомнилось.

В тот невеселый вечер за окном шумело дерево, и ветер бился в ставень. Стекло дребезжало и мешало работать. Я опустил штору. На дворе шел нудный, и бесконечный дождь.

Амбулатория к восьми часам опустела. Я собирался снять халат.

Вдруг за дверью послышались голоса и шаги. Сиделка принесла мне две регистрационные карточки.

Больной вошел как-то боком, но плотно, кряжисто шагая ногами в сапогах. Лицо у него было хмурое, сжатое. Черные глаза блестели агатово. Он оказался литейщиком.

Я привык угадывать по беглому впечатлению состояние людей, приходящих ко мне. Это не требует особой наблюдательности, так как категория обращающихся за помощью довольно однообразна и позволяет находить безошибочный тон с самого начала.

Мне сразу стало ясно, что этот человек принес с собой не только жалобы на недомогание. В его насупившейся физиономии отражалось нечто большее, чем физическое страдание и обычная моральная подавленность.

Я определил гонорею.

У него быль хриплый голос, и он говорил короткими фразами.

— Я пришел с женой. Осмотрите ее.

— Хорошо. Выйдите, — сказал я, — и пригласите вашу жену.

Он медленно покачал головой и затем сказал, словно выдавливая из себя слова:

— Я хочу, чтобы вы осмотрели ее при мне. Нам с ней нечего таиться, какие тут могут быть секреты!

Тон у него был решительный, неприятный.

— Нет, это совершенно невозможно, — возразил я довольно категорически, — я не могу при свидетелях заниматься осматриванием больных. Да и для вас будет лучше. То, что она скажет мне с глазу на глаз, она не скажет при вас.

Он смотрел на меня испытующе. Я продолжал:

— И, наконец, вы можете быть совершенно спокойны. Я не войду ни в какое соглашение с вашей женой. Обязанность врача — не скрывать правды. Я только исследую ее без вас. А потом у нас будет общий разговор. Если только, — добавил я осторожно, — ваша жена не воспротивится этому.

Литейщик сделал губами так, точно хотел сказать: «Ну еще бы, пусть только попробует!»

Он стоял, не двигаясь, что-то обдумывая, со стянутыми к переносью бровями. Я спокойно ждал.

— Вот что я хочу сказать, — заявил от твердо и резко. — Эта женщина и я были в разводе больше двух лет. Она мне четыре года отравляла жизнь. У нее иродов характер, ну, и другое там разное. Она умоляла меня вернуться. Я сперва ни за что не соглашался. Но у нас есть девочка пяти лет. И ради дочери я пошел на это. Вот уже год, как мы живем вместе. Кое-как ладим. Я знаю, что болезнь эта открывается через три дня. В среду на прошлой неделе у меня было с женой дело и во вторник на этой. А сегодня, в субботу, пошла течь. Ни с кем больше никаких делов по женской части я не имел. Значит что-же? От среды ничего, а от вторника в аккурат на третий день пошло. В среду здоровая, а во вторник больная. Значит, в промежуток она заполучила от кого-то эту проклятую болесть. За старое, значить, взялась. А ведь клятву давала, своей девочкой клялась, матерью!