Наталия Новаш - Про собачку Жулю из рода Чи-Хуа-Хуа

Историю нашей собаки мне рассказала старшая сестра Люська, когда я был еще совсем маленьким, а Жуля — и вовсе несмышленым щенком. Люська выпросила его у одной старушки в Родошковичах во время лыжного похода. А если точно — случилось это в прошлом году. В старый Новый год, как сейчас помню: скукота была, кампик глючил, и тут Люська вернулась, да еще с собакой! Сперва скрывала о ней всю правду, но меня не проведешь! Ни секунды не верил, что щенок — дворник. Он рычал на меня, как на кость, которую дала бабушка. «Надо же! — удивился я. — Слышит, что меня зовут Костей, и думает, что я — косточка! Вот он — собачий ум!»

С тех пор я перестал обижаться и стал ждать, когда собака вырастет в овчарку.

— Овчарка моя, ко мне! — звал я, показывая кусочек сахара, и она всегда отзывалась, поэтому не вздумайте говорить, что Жуля — простая дворняжка. Эту глупость никто уже не повторяет у нас в семье с тех пор, как все узнали, кто такая Жуля на самом деле. Правда, не поверите — от кого! От бабушкиной Музы Петровны. Я б и сам не поверил, не услышь собственными ушами, потому что в голову не придет, что от этой Музы Петровны можно что-нибудь стоящее узнать. Накрашена и разодета, как всякие мамины подружки, а поучает бабушкиных учительниц-пенсионерок, точно сама — не меньше, чем директор школы. Хоть с виду — просто баба-яга с модной прической. Люська сказала, что это шиньон. Как-то раз за столом Муза Петровна сняла его, осмотрела, потрясла над тарелкой рыжими локонами, заплетенными в мелкие косички, и опять прицепила на затылок, наверное, она и вправду директор школы, потому что все бабушкины учительницы, покраснев вежливо отвели глаза в сторону, сделав вид, будто ничего не заметили. Вот эта-то Муза Петровна пришла к нам на Новый год и, не успев поздороваться, воскликнула, застыв в дверях:

— Ах!… И у вас китайская собачка! Я знаю, это чи-хуа-хуа. У моей внучки такая же. Щенка привезли из Китая за бешеные деньги!

Я помчался к Люське спросить, что такое хуа. Та, не отворачиваясь от мольберта, пробурчала что-то о древнекитайской династии. Ей было не до меня.

Вообще-то Люська совсем на похожа на художницу. Скорей, она напоминает учительницу своим важным видом и вечно задранным кверху носом. Волосы закручены узлом на макушке, на носу — очки. А взгляд! Что вы, что вы! Ни дать ни взять — строгий профессор-всезнайка. Хотя по правде так оно и есть. Она знает всякие загадочные истории и самые интересные на свете сказки, которые больше ни от кого не услышишь. Папа называет Люську «наш барон Мюнхаузен». Но я с этим категорически не согласен. Всем известно, что знаменитый врун выдумывал свои истории, Люська же голову дает на отсечение, что в ее историях — лишь чистая правда. Правда теперь, когда у нее на носу экзамен, Люська редко что-то рассказывает, даже в Новый год, когда все нормальные люди смотрят телевизор, она рисовала свои натюрморты-вытерморды, как я называю ее картины, когда сержусь. Ей было не до великой китайской тайны, и я решил пойти на хитрость. Как только сестра вышла из комнаты перехватить что-нибудь вкусненькое за праздничным столом, я засунул ее кисть себе за пазуху.

Прожевав кусок торта, Люська сразу все раскусила:

— И ты считаешь, эта презренная кисть заставит меня раскрыть самую великую тайну в мире? — усмехнулась она с загадочной миной.

— А ты забыла, как пытают каленым железом в подземельях лукавого Карабаса? — передразнил я противным голосом ее дружка Пашки. — Дрожи, бледнолицая! Черная рука крадется в твою комнату из прихожей.

— Ну что ж, — согласилась Люська. — Только по справедливости. Ты мне — кисть, я тебе правду. А она заключается в том, что наша Жуля происходит из древнего рода инопланетных существ, прилетевших в Китай в незапамятные времена.

— А что такса хуа? — спросил я.

— Ну, — попробовала замять Люська, — была такая река в древнем Китае, которым правил император Хуанди.

— А что означает чи-хуа-хуа?

Сестра поняла, что ей не выкрутиться просто так, и вздохнула.

— Что ж, — сказала она еще раз. — Хочешь правду — отдавай кисть.

Я достал ее из-за пазухи, но крепко прижал к груди и молча смотрел на Люську. Она кивнула.

— Итак, надпись на бамбуковых дощечках, расшифрованная великим магом Крипоталамусом, гласит, что великий император Хуанди был небесным странником, прилетевшим на землю в космическом корабле. Он привез с собой трех инопланетных существ — Чи, Хуа и Хуа-вторую, которую люда похитили у Хуанди, когда он покинул страну. Китайцы вырастили детенышей Хуа-второй и стали называть их собаками. Это были разумные существа. Но никто не знал инопланетного языка, на котором Хуанди разговаривал со своими любимцами, и скоро сами собаки забыли свой язык. Тайна эта навеки покрылась мраком.

— И все? — спросил я со слезами в голосе и крепко-крепко прижал к себе кисть. — Люся! А поподробней — нельзя?

Драться со мной Люське не хотелось. Она удобно устроилась на диване и опять тяжело вздохнула:

— Ну, что ж, говорят, бог троицу любит. Начнем с того, что Хуанди был не только отважный путешественник, но и страстный любитель природы, а собачки — Чи, Хуа и Хуа-вторая очень его любили. Вот Хуанди и взял их с собой в космический корабль, когда пришла пора отправляться в путешествие. Они уже не в первый раз странствовали с хозяином.

Рано утром корабль приземлился на берегу реки. Река оказалась желтой, как одно-единственное солнце над головой. Земля была красной, а все остальное — такое же, как и во всех мирах: трава на лугу — мягкой и шелковистой, цветы — разноцветными, а воздух — прозрачным и таким чистым, что после духоты корабля не верилось, что это не сон. Воздух хотелось пить. В нем было все — пьянящий аромат цветов и жужжание пчел, шум леса, росшего на склонах гор, и запах сосен, и звон ручья, который сбегал по камням с живописных скал.

«Как здесь чудесно! — сказала маленькая Хуа. — Давайте останемся тут навсегда! Зачем возвращаться в душный железный город?

— Где же мы будем жить? — спросил Хуанди.

— Да можно просто под открытым небом! — ответили его друзья. — Ведь тут так тепло. А в дождь мы спрячемся в космическом корабле.

Самому Хуанди тоже не хотелось улетать. Но и оставаться в этом прекрасном месте не позволяла совесть. Ведь Хуанди всегда помнил: жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно стыдно… А здесь, на этой чудесной планете он поневоле провел бы оставшуюся жизнь совершенным бездельником, поскольку по складу своего характера мог бездельничать на лоне природы сколь угодно долго… Это-то и огорчало Хуанди, который со дня на день откладывал свое решение.