Наталия Новаш - Сочинения Бихевайля

Наталья Новаш

Сочинения Бихевайля

(рассказ)

Как счастлив был я не сдержать данное Эчлю слово жениться на Эчелейн, иначе бы не узнал, что второй том сочинений Бихевайля существует. Сразу же после Пурги, кончив свои занятия и видя, что труд мой не может быть завершен в самый ближайший срок, я свернул списки формул, спрятал в маленький кошелек все мое состояние - четыре серебряных полусотенника и, не разорвав контракта, покинул башню библиотеки, чтобы купить в Нижнем рынке ранние Цветы Отказа. На крышах еще лежал снег, но мостовая была суха, в стоке звенел ручей, и между серых плит согретого солнцем ракушечника пробивалась первая травка. У Южных ворот четыре пожилых горожанина в форме наемного ополчения отвязывали от столба неоттаявший труп Почтового, пытаясь освободить пришитую к поясу сумку - у обочины ждал почтовый кортеж. Капюшон и защитная часть балахона на злосчастной жертве Пурги были изодраны в клочья, но само лицо казалось спящим - только алая струйка крови под левым ухом. Одни только чистильщики снега мелькали за рыночными столами. Она одиноко стояла в нижнем ряду, закутанная до самых глаз в лохмотья рваного капюшона, и стекла старых очков, покрытые сетью трещин, скорее могли бы скрыть то, что было под ними, чем помочь рассмотреть хозяйке лежавший снаружи мир. Ее глиняное ведро с деревянной ручкой, оплетенное свежими прутьями лозняка, с пышным букетом едва раскрывшихся белых кали закрывало от покупателей сгорбленную фигурку старухи. Только маленький, детский затылок заметен был за цветами так низко, скрючившись над прилавком, наклоняла она голову в капюшоне. Только я с моим необычным ростом мог видеть все взглядом сверху коричневые стенки ведра, и плотно умятый снег, и нежные светло-зеленые стебли воткнутых в снег цветов, ценой каждый в полсотни серебряных. То были реликтовые цветы кали, ни на что более не похожие, имевшие луковицу и зацветавшие только раз через триста с лишним солнцестояний. "Она недурно зарабатывает, - подумал я о старухе, - в состоянии купить другие очки". Я медлил в раздумьях об Эчелейн и о том, стоит ли ее терять из-за неоконченного трактата, и, обведя глазами заполнявшийся торгующими базар, заметил в верхнем крытом ряду толстого горожанина в красной богатой шапке с таким же ведром цветов. Шел третий час после Пурги, снег растаял. Прицениваться не стоило - и в другом конце света, если он только существовал, четыре таких реликта стоили состояние. В сомнениях и горьких мыслях о неудачливой своей судьбе я исходил весь базар и к четвертому часу солнцестояния едва отыскал старуху меж торговцев зеленью и ранними овощами. В ведре оставалось ровно четыре цветка, и только я с моим необычным ростом мог рассмотреть взглядом сверху их хрупкие и мясистые светло-зеленые стебли, что торчали из снега, и страницу книги, которую читала старуха. Цепким натренированным взглядом успел я ухватить смысл светившихся красных строк - те вспыхивали, словно живые, поверх обычного текста вслед за солнечным зайчиком от очков, перемещавшимся по бумаге по мере того, как низко склоненная голова старухи двигалась вдоль страницы. Том и очки Бихевайля! "О, милая Эчелейн! - воскликнул я про себя. - Ты для меня не потеряна, и доступ в книгохранилище теперь не нужен! Второй том Бихевайля существовал!" - Вы будете покупать? - спросила старуха, и я в тот миг не заметил, как прозвучал ее голос и зачем она спрашивает меня, погруженный в мысли о том, как закончу свой труд и обеспечу наше будущее с Эчелейн: надо убить старуху и похитить книгу. В руках ее уже не было книги. Рассчитанным быстрым движением, словно поправляя очки, она коснулась их дужки у переносицы и повернулась к соседнему покупателю. Я увидел только очки и маленький нос, полускрытый монашеской маской, завязанные на подбородке шнурки черного капюшона. "Как быть с цветами?" - мучительно думал я. Отправиться с ними к Эчлю значило упустить старуху. Выслеживать?.. Они были не нужны. Судьба сделала все сама. Это был бедолага Эрхаль, ученик зодчего, к кому повернулась старуха и отвечала ему таким молодым голосом, который бывает только у святых монахинь. Он протягивал ей свой маленький кошелек, и только я своим взглядом сверху мог видеть, как выскользнули из снега четыре толстых упругих стебля и на дне пустого ведра плеснулось совсем немного талой воды... Ведь только вырванные с материнской луковицей цветы сохраняли свежесть?.. Я чуть было не упустил старуху. Вопреки моим ожиданиям она не вышла в Северные ворота, и внутри шевельнулось паническое беспокойство: сумею ли воротиться в город, даже если дом ее не далеко на юге? Шел шестой час солнцестояния. Следуя за старухой длинной торговой улицей, я обзавелся вместительной пристяжной сумкой, провизией и флягой воды, купил соломенную шляпу от солнца, балахон с двойным утеплением и обыкновенный костяной нож. В башенке оружейника я оставил все свое состояние, приобретя серебряный пистолет и не подумав о самом главном: зачем я делаю сейчас все это? И почему же, поверив в факт существования второго тома, не верю его непреложным истинам? Такова сила внушаемых нам предрассудков. Часы на башне Южных ворот пробили шесть, когда мы выбрались наконец из города, пропустив встречный поток повозок с ранними овощами. Солнце, стоящее в самом зените, жарило немилосердно, но пока дорога шла вдоль реки, петляя в зарослях камыша, мне ничего не стоило, держась в тени на приличном расстоянии от старухи, не выпускать из виду ее черный монашеский балахон. Когда вдали показались поля, я снял свою академическую мантию, запихал ее в сумку и остался в одной нижней рубахе и фехтовальном трико. Надвинув пониже шляпу, я стал просить небо послать хоть легкую облачность. Злаки этого урожая были мне по плечо и могли подарить свою-тень только старухе, которая шагала удивительно бодро, не теряя темпа. А я только с завистью провожал взглядом шатры и навесы сеятелей, под которыми спали сейчас, дожидаясь жнивья, усталые после пахоты люди. В девять яркий свет неба слился с маревом пожелтевших полей, и, едва чувствуя под собой подкашивающиеся ноги, я понял, что в город мне не вернуться. Колючие налившиеся колосья тяжело хлестали меня по плечам, в поля высыпали косцы и носильщики, нагружавшие урожай в телеги. Я думал о неизбежности посягнуть на жизнь святой монахини, по-прежнему не замечая, что ум мой все еще закрыт покрывалом от яркого света истины, цвет которого - знание и сила которого есть могущество, приходящие как дыхание к сбросившему покрывало. Когда оставалось чуть более двух часов светового времени, навстречу мне потянулись повозки, нагруженные зерном, и я молил бога, чтобы жилье старухи оказалось где-нибудь за холмом.